Вадим хохотал — так забавно все изобразил Женя.
— А ты его не слишком?
— Не слишком. Теперь как миленький прибежит.
— А чего он вроде как избегал? Может, зло таит, за ту публикацию в газете и за то, что я его отчитал в ответ на хамскую записку?
— А хрен его знает. Может, и правда побаивается он тебя теперь, не знает, с какого боку подступить. Но это ж — ты. А он и со мной бирюком. Тут еще что-то. Небось Эдик чего-нибудь накапал, подлец. Он же всю неделю последнюю ужом вился, все хотел выведать, что у нас есть. Сразу почуял — жареным пахнет. У него-то ничего, полный нуль. А доклад Саркисову во как нужен на симпозии летней. Придет наш доблестный шеф, ждать недолго.
— Да, с Эдиком неудобно. Он и так, и этак, не умею я врать-таиться. И Светлану замучал. Все прибегает к ней и спрашивает: а это что, а это. «Не знаю, — она отвечает, — вот, Лютиков велел перечертить, не знаю для чего».
— И правильно. Ишь, вынюхивает. На-кася, выкуси. Да, а здорово это будет. Публика привыкла: Лютиков то, Лютиков се, Лютиков ничего не делает, а результат имеет, как так — жулик, наверное. А кто доклад Саркисову сделает? Я! То есть ты, Вадик, ты меня понимаешь, мы же сейчас одно целое.
Вадим натянуто улыбнулся.
— Во-первых, ты забыл Светлану. Мы с ней это делали. Во-вторых, ты пока не сделал для этого будущего доклада, или статьи, извини, ничего. Сначала ты просто даже не слушал, что я тебе говорю. Сейчас, после нашего ликования и празднества, прошла неделя. Ты за эту неделю собирался набросать черновик нашей статьи с моими результатами, с твоим теоретическим физическим обоснованием и формулами, в коих я, конечно, не мастак. Где эта статья?
— Ну, нету, нету. Я пробовал, честно пробовал, вон на машинке начало. Пока не выходит. Да это не к спеху. У меня, знаешь, сейчас замысел такой картины, тебе будет интересно.
Он подошел к куче рулонов в углу, вынул один, развернул, прикнопил к стене, включил свет — в комнате, как всегда, были плотно сдвинуты почти не пропускающие света шторы.
Над грядой гор — их силуэт Вадим узнал сразу — это были горы, видневшиеся за рекой прямо против дверей их общей с Женей веранды, — сгущались тучи. Они уплотнялись в центре, вырисовывая упругими клубами как будто некое лицо. Приглядевшись, Вадим с изумлением узнал… себя. Его лик, очень непохожий на привычную по фотографиям физиономию, и в то же время несомненно его — рассерженный, даже злобный, с насупленными бровями, раздутыми ноздрями и яростным взглядом сверлящих глаз, — грозил бедой. Внизу, на переднем плане, мирными крохотными коробочками как-то обреченно белели домики обсерватории.
Вадим обалдело глядел на все это, чувствуя некий трепет в душе. Нет, его друг положительно талантлив, нельзя на него всерьез сердиться. Но что же это все значит?
— Почему я… такой? Ты что, видел меня таким когда-нибудь?
— Между прочим, только что. Ты как-нибудь не поленись взглянуть на себя в зеркало, когда гневаться изволишь.
— А что все это значит?
— Не знаю, голубчик Вадик, не знаю. Так нарисовалось. Тогда, кстати, после полудюжины шампанского. Ночью вдруг встал и малевал до рассвета. С тех пор отделываю. Как, а?
— Здорово! Хотя, конечно, и непонятно.
— Экий ты зануда. Неужели важно, что это значит. Даже мне это неинтересно. Важно ощущение. Есть?
— Есть!
Оба задумчиво смотрели на картину.
— А кстати, — сказал Женя, — ты помнишь, я тебе гадал на картах весной, нагадал, что уйдешь ты от Крошкина. Там что-то дальше было, что-то интересное. Не помнишь?
Вадим не успел ответить. Раздался стук в дверь.
Это был Саркисов. Он угрюмо сунул руку поочередно Орешкину и Лютикову, прошел в комнату, сел на стул. Женя мигом ополоснул пиалу, налил чаю, придвинул шефу. Тот взял, сделал несколько глотков, кинул в рот несколько изюминок. Жуя, мрачно разглядывал картину, оставленную Женей на стене. Перевел взгляд на Орешкина, потом обратно на картину, вгляделся внимательней, усмехнулся. Снова нахмурился.
— Что происходит, Женя? Я хочу, чтобы вы мне объяснили. Вы обещали мне программу на ЭВМ.
— Вот она, — движением фокусника Женя выхватил из кипы на другом углу стола тонкую папку, протянул.
Шеф взял, раскрыл, посмотрел. Прокашлялся.
— Так. Странно, почему мне об этом никто ничего не сообщил? Я сижу, волнуюсь…