Самое главное впечатление: обилие дружелюбных, веселых лиц. Кажется, в Ганче я впала в излишнюю мрачность. Здесь, во-первых, многим и дела нет до ганчских склок, а во-вторых, даже наши ганчские оказываются совсем другими, как только узнают, что мы уже не чесноковые и не лютиковые, а сами по себе. Впрочем, многие и раньше не поддавались этой вражде — например, Гена Воскобойников всегда был очень мил, а теперь просто лучший друг.
Сеня Тугов, один из самых приятных новых друзей. Чуть не год здоровались в коридоре и ни разу не поговорили. Кстати, Вадим рассказал, что его сближение с «тем лагерем» началось с того, что они с Сеней попали в одну пару в домашнюю баню одного сотрудника базы из местных. Произошло обнажение — в прямом и переносном смысле. Сеня спросил, чем мы занимались. Вадим рассказал. Сеня очень удивился и сказал, что многое из этого он уже слышал, но как о работе Чеснокова и Лютикова. Произошло откровенное объяснение, и все выплыло наружу. Вадима я знаю — теперь ничто и никто не заставит его примириться с Женей и Эдиком. Женю мне все-таки жалко, опять он без друзей остается, хотя и виноват сам. А вот Эдик мне, если честно, не понравился с первого дня, да я Вадима щадила, он-то им увлекся сначала. Так что потеряли мы одного друга, пусть и странного и ненадежного, но интересного и уже привычного, зато, кажется, приобретаем массу новых.
Так вот Сеня Тугов. Он рассказал вчера любопытную историю. Лариса Алексеевна Лесовая — чертежница и старейшая сотрудница обсерватории — рассказывала, что видела во сне Славика Антонова, который умер пять лет назад. О Славике мы много слышали, очень был талантливый и требовательный, лет десять руководил обсерваторией. При нем все блестящие дела и были сделаны или начаты, он просто кипел идеями, но очень болел — неясно чем, он никого к себе близко не подпускал, не женился.
Во сне Ларисы Алексеевны Славик показал ей чертеж в диссертации Эдика. «Здесь, — говорит, — ошибка». Объяснил какая, да Лариса не поняла.
Проснулась, пошла, рассказала Эдику, нашли тот чертеж, Эдик полночи сидел, нашел ошибку, благодарил Ларису.
Потом, после рассказа Сени, много говорили, сначала, конечно, о всяких чудесных снах, каждый что-нибудь рассказал из своей практики. Потом перешли на Эдика, на Славика. Оказывается, все знают (кроме нас), что диссертация Эдика — это просто незаконченная монография Славика. Эдик подставил там другую цифирь, привлек другие замеры. Тогда Эдик был очень молодой, никакой не начальник, его все любили, ему не только не помешали т а к защититься, а еще и помогли, в конце концов Эдик продолжил дело Славика и от этого была большая практическая польза. Говорят, перед защитой Эдик сказал, что он считал обязанным довести это дело до конца ради памяти Славика, который был его научным руководителем. Но после защиты Эдика сразу назначили заместителем начальника обсерватории, чтобы ущемить более старых и заслуженных старших научных сотрудников, с большим основанием претендовавших на то же место, — борьба начиналась не сегодня, и начал ее не Чесноков. И Эдик стал быстро портиться — он решил, что все так и будет всегда: звания и должности придут сами, поскольку он такой — особенный.
Глава десятая
Горы были иллюминированы. Огненные валы ползли от подножий к вершинам, дым, поднимаясь невысоко, тянулся длинным шлейфом к востоку, по струе легкого вечернего ветерка, сливаясь с шлейфом от соседней горы, где тоже было свое огненное кольцо, тот — со следующим, и так — до самого горизонта, огни, все ярче разгоравшиеся в сумерках, — и бесконечная лента дыма. В первые же сухие весенние дни по тысячелетнему обычаю пастухи, а кое-где просто отдыхающие и мальчишки пускают эти палы — небезвредные для всяческой живности, опасные и для людей. Сегодня днем Света и Вадим лазили там, наверху, порой спасаясь от стремительно наступающего огня на уже сгоревших черных прогалинах, и сами видели волшебное действие древнего пастушеского средства улучшать пастбища: почти в тот же день из-под теплой золы показываются сочные побеги новой травы. А там, где еще стоит старая трава, пройти почти невозможно — бурьян по грудь и выше, это сухие стебли, колючки, липучие семена, попадающие за шиворот и куда угодно. Горит этот прошлогодний бурьян палко, жарко, пламя — на два-три метра, с шумом, не подступись — не то что остатки прошлогодних газонов в городских скверах. Горели, собственно, не горы, а предгорья, первый эшелон холмов и плоскогорий при переходе от южноказахстанских степей к Заилийскому Алатау. Сами горы, покрытые все еще заснеженными иссиня-черными издали ельниками, увенчанные розовыми закатными снегами и льдами, как безупречно выписанная декорация, украшали задник этой гигантской сцены.