— Жаль, что точного знания в этой области быть не может, — вздохнул устало Вадим, — и коэффициента корреляции не вычислишь.
И неожиданно добавил, поднимаясь:
— Картошки хочу, запеченной в золе.
Они пошли к базе, время от времени ныряя в очередную струю дыма, — в садах тоже горели костры — жгли мусор и ветки. Костры горели и на территории базы. Когда прошли ворота, почти сразу повстречали Севу Алексеева, вынырнувшего из клубящегося в луче прожектора дыма.
— Где вы были, я вас всюду ищу. Пошли к нам, поужинаем. У нас сегодня особое блюдо. Угадайте.
— Неужели картошку в золе испекли? — уныло спросил Вадим.
Сева засмеялся.
— Молодец. Хотя угадать нетрудно. Все как-то разом захотели — к вечеру, когда дым пошел стелиться, ноздри щекотать. Пошли!
— Сейчас. — Вадим заторопился, уже не усталый и не унылый, а деловитый и целеустремленный. — Ты, Свет, иди, а я зайду к нам за арбузом. Соленый арбуз — лучшая приправа к печеной картошке. Хотя бы это я знаю совершенно точно.
На кухне Севы священнодействовал Феликс. В делах, касающихся кулинарии, парторг сектора не терпел ни малейшего противоречия и конкуренции, а посему все готовил сам, позволив Свете и второй даме, украшавшей застолье — Марине Винонен, — лишь накрывать на стол да резать хлеб. Впрочем, они особенно и не настаивали.
Ужинали вшестером. Шестым, естественно, был муж Марины, Каракозов, парторг Ганчской обсерватории, но он некоторое время отсутствовал, ибо пек картошку в огромном кострище за домом. Все по очереди ходили к нему — понюхать дыма и помочь советом: как не перепечь и не оставить сырой, у каждого имелся с детства на сей счет свой неповторимый опыт.
Сева вытащил из-под груды папок в углу своей квартиры старый магнитофон, оказавшийся исправным, поставил пленку с Армстронгом.
Из присутствующих никто не курил, и пили все одинаково — умеренно, отчего разговор все время был общим, не разбиваясь на фракции. Водка была местная, джусалинская, лучшая из тех, что можно купить в обыкновенных магазинах, — хозяйственники закупали ее впрок для угощения начальства и иностранцев, шла на уровне экспортной «Столичной».
Каракозов и Марина — Вадим помнил, что именно они в свое время ввели его в курс ганчских научных дел, что именно их глазами увидел он впервые зеленый островок обсерватории под крылышком у Далилы, — снова были друзьями, и это было приятно. Немолодые уже супруги, «авторы» пяти дочерей (две старшие, уже замужние, почти совершенно выселили родителей из огромной, но переполненной московской квартиры), с особым жаром взялись опекать Орешкиных, внезапно оставшихся без друзей в Ганче, особенно Свету. В их действиях чувствовалась некоторая, вполне, впрочем, извинительная, корысть: дело было не только в том, что Орешкины стали естественными союзниками в борьбе, еще вчера казавшейся почти проигранной. Но и в том, что это была рабочая сила, с некоторой уже квалификацией, но не определившаяся еще окончательно, как могло показаться, в своих обсерваторских интересах и тем самым пригодная для вербовки в круг учеников и последователей.
Винонен и Каракозов представляли чисто сейсмологическое теоретическое направление, их интересовали вопросы взаимодействия сейсмических волн и геологической среды, в их группе с жаром обсуждались тонкие различия между сейсмограммами, сконструированные на бумаге модели земной коры как проводника этих волн. Это было обширное поле, пригодное для выращивания обильного урожая статей, монографий и диссертаций, для гордого, но не всегда законного осознания скромной отраслью геофизики своей связи с большой физикой. Здесь обсуждались почти профессионально новости оттуда, из физики твердого тела, оптики и акустики, подхватывались и порой заимствовались модные веяния и формулы. Иногда это было любопытно. Но Вадим довольно скоро почувствовал этот ветерок научного провинциализма. Наука, не имеющая собственного маяка впереди, наука, идущая вслед — пусть и за достойным лидером, была не по его характеру. Впрочем, многое зависит и от таланта… Были среди учеников и аспирантов Каракозовых некоторые, блеснувшие оригинальностью в своих построениях, — например, тот самый синеокий ночной певец, акселерат и заика Гена Воскобойников, с которым до обособления в лютиковской группе сидела вначале в одной комнате Света и который скромно, незаметно ввел ее (а через нее фактически и Вадима) в курс всех работ обсерватории, чего Вадим добивался, но так и не смог добиться от своих вчерашних друзей и начальников. Но такие норовили побыстрей оторваться от вскормившей их груди и уйти своим путем, что порождало вечный дефицит обученных кадров в группе Винонен — Каракозова. Но может быть, и была в этом несознаваемая, но главная, почетная, по сути, роль этого подразделения обсерватории — как школы, кузницы, так сказать, кадров… Для главного же, для геопрогноза это направление, как быстро убедился Вадим, группа Каракозова и Винонен не давала напрямую практически ничего.