— Разговаривал сегодня с Николаевым, — вздохнул он. — Опять дождь!
— А в Москве тридцать градусов мороза.
— Не известно, что лучше.
Я рассказываю ему о своем походе к «Каменным орлам».
— Там оказался и тот товарищ, который жил до меня с вами.
— Он любит побродить, хотя и на протезе.
— С ним была женщина, очень красивая.
— Жена.
— Я так и подумал.
Он тоже стал читать. Потом закрыл журнал, снял очки и повернул голову в мою сторону:
— А вы заметили… Товарищ, койку которого вы заняли, если остановится, то всегда куда-то смотрит — в одну точку. Будто видит там что-то такое, чего мы не видим.
— Что же это с ним случилось?
— Случилось такое, что сразу и не поверишь.
И он рассказал мне трагическую историю. Оказывается, этот самый человек побывал под немецким танком. И выжил… Но чудо даже не в этом. Он был уже обречен, приговорен к постели. Молчит, потеряна память, кормят с ложечки, как младенца. Его уже пожизненно приписали к госпиталю. И вдруг на мгновение что-то прояснилось в памяти. Схватил карандаш и записал номер своей полевой почты… И опять все позабыл. Сделали запрос в часть, оттуда ответили, что такой-то офицер погиб… Потом один из врачей все же вернул ему сознание. А может, и само пришло со временем. Живет, ест, пьет, читает, но молчит, То позабудет все, то снова вспомнит. И сам перестает верить в то, что когда-нибудь заговорит, произнесет слово. И вот… Судьба!.. Однажды вошла в палату девушка. Он взглянул на нее — и как вскрикнет! Произнес ее имя… Одним словом — война!.. Чего только не бывало на фронте!
— А в каких войсках он служил?
— Точно не скажу, — ответил моряк. — Кажется, в танковых… Это вы все можете узнать у него, он обязательно зайдет сюда. Очень общительный человек.
Мне не терпелось. Я встал, оделся, поднялся на второй этаж, где отдыхающие собрались в фойе у телевизора, долго приглядывался к людям в темноте, но его не отыскал. Не было и ее.
На следующий день мы встретились с ним у раздевалки. Смотрю на него и сам себе не верю:
— Вы узнаете меня?!
По лестнице спускалась та самая женщина в белой шубке, что стояла на горе. Она побледнела, засмеялась, потом заплакала и бросилась ко мне:
— Вы живы? Неужели вы живы?
Я хочу ей ответить, но чувствую, что лишился голоса. Глоток обхватил меня своими огромными ручищами и долго не выпускал из объятий. И тоже удивлялся:
— Правда, жив!
Мне показалось в эту минуту, что все мы действительно умирали и каким-то чудом опять стали жить. Глотюк рассматривал мои орденские планки.
— А где же твоя Золотая Звезда? За озеро Черного Дрозда? — после некоторого молчания спросил он.
Я ничего не ответил.
— А ведь мы посылали… Не получил. Значит, в машину с наградными листами бомба попала! — усмехнулся он, сам понимая, что говорит совсем не то, что нужно было сказать.
Если, бывало, на фронте терялось представление, всегда шутили так: бомба попала в машину, когда везли наградные листы.
Было не очень тепло, и все же мы втроем направились к «Красному солнышку». Я заговорил о войне, Марина приложила палец к губам. Но о другом разговора не получилось.
Туманно, порхает снег. «Красное солнышко» во мгле, не видно ни высотки, ни ресторанчика на ней.
Мы доходим до подножия скалы с «Каменными орлами». Их тоже не видно. Туман переваливает из одного ущелья в другое, ветер свистит и гудит.
— И все-таки я хотела бы подняться до «Красного солнышка», — говорит Марина.
— Ну что ж, поднимитесь, — отвечает Глотюк и смотрит на меня: — Я вас подожду, посижу на скамейке.
И мы пошли. Окунулись в сумрак. В трех шагах от нас ничего не видно. Только белые полосы снега наискосок летят сверху вниз. Марина держится за мою руку, боится, что ее ветром сдует в ущелье.
Идем и идем. Облака плотным слоем отгородили нас от всего, что находится ниже. Тяжелые и непроглядные, они клубятся, и все вокруг кажется пучиной. Но где-то выше «Красное солнышко», и мы идем.
Мы восходим, и на наших глазах тучи все ниже и ниже. Уже видна почти вся кремнистая высота. Вот-вот спустятся и до «Каменных орлов».
Засверкало солнце. Пока только там, над головой, где белеет одинокий игрушечный домик.
— Давайте передохнем. — Она остановилась и смотрит мне в глаза, как тогда, у источника за развалинами монастыря: — Здравствуй, милый!.. Разве я могла подумать, что ты жив?
Она уткнула голову в мою грудь, и мы долго так стояли.