— Хорошо! — произнес Знобин опьяненно и повторил: — Хорошо!
Ларисе приятна была не сама похвала Знобина, а как он произносил слово «хорошо». Размягченным добрым голосом она спросила:
— Вы знаете, что я играла?
— Бетховена, а что, не знаю. Но все равно хорошо, почти как «Аппассионата».
— Вторая часть этой сонаты называется почти так же — «Лярго Аппассионато».
— Вот поэтому я, видно, и угадал… Знаете что, милые женщины. Вижу, вы загрустили, а в воскресенье это воспрещается. Разрешите рассеять ваше минорное настроение. Предлагаю прогулку за город. Есть у меня один знакомый дед. Будет уха, чудеснейшая!
Мила хотела уклониться, но Павел Самойлович, разгадав ее намерение, шутливо отверг его:
— Во-первых, Михаил Сергеевич достаточно умен, чтобы не ревновать вас, тем более ко мне, во-вторых, мы вернемся на концерт, а в-третьих… Вы не знаете, как хорошо подышать свежим воздухом, не говоря уже об ухе.
— Тимур же останется один…
— Заберем и Тимура.
И по дороге и на берегу реки Знобин шутил и шумел. Он мог бы казаться совсем веселым, если бы не его глаза, которые часто и пристально задерживались на Ларисе Константиновне, будто определяя, с какого боку и в какое время лучше к ней подойти. Когда женщины закончили чистить рыбу и заварили ее, он, хитро улыбаясь, сказал:
— Да, уховары из вас неважные. Надо было несколько рыбешек оставить для повторной варки и для заправки. В наказание, Лариса Константиновна, вооружайтесь удочками. Тимур тоже.
Знобин настроил удочки Ларисе Константиновне, Тимуру, забросил в заводь свою. Постоял. Взглянул на солнце, взобравшееся в самую высь поднебесья, на котором выметались белые стога курчавых туч, потом на изнуренные жарой ивы и березы, потянувшиеся своими тонкими руками-ветками, уже позолоченными первой осенней, листвой к воде, которая тоже лениво скользила куда-то вниз. Знобину и самому захотелось снять рубашку, сапоги и опустить ноги в воду. Но нужно было поговорить с Ларисой Константиновной.
Тимур, не выдержав бесклевья, побрел по берегу. Знобин встал, перебросил удочку на течение, потом еще раз и подошел к Ларисе Константиновне.
— Давайте посидим, — предложил он. Укрепив удочки над водой, подсел к Ларисе Константиновне, попросил разрешения закурить.
— Лариса Константиновна, — обратился он, доставая из старого фронтового портсигара папиросу. — Я должен извиниться перед вами. Без вашего согласия я посоветовал Любови Андреевне зайти к вам в дом.
— Зачем? — насторожившись, спросила Лариса Константиновна.
— Мне кажется, от судьбы вашей семьи зависит судьба другой.
— В какой мере?
— Вы не догадываетесь?
Лариса Константиновна поняла: о встречах Геннадия с Любовью Андреевной знают и другие. Но беда не только в них.
— О двух встречах мужа с этой… я знаю, — произнесла Лариса Константиновна брезгливо. — Но не эта вина его для меня особенно тяжка. Удивлены?
— Удивлен, — согласился Павел Самойлович.
— Просто уверена, ухаживанием за Степановой Геннадий решил сорвать злость или добиться моего смирения. На большее он не решится.
Знобин пристально взглянул на Ларису Константиновну — не спасает ли мужа от неприятностей? Нет. Горькая усмешка сменилась угнетенностью, очень глубокой и давней, и Знобин понял истинный смысл ее слов.
— Когда женщина так безразлично говорит о волокитстве мужа… она или сама очень неравнодушна к кому-то или муж пристрастился к опасному хобби. У вас, вернее всего, второе.
Голова Ларисы Константиновны начала медленно наклоняться к коленям, и Знобин спросил уже прямо:
— Насколько далеко зашло его пристрастие?
— Для других, возможно, нет, для меня — далеко.
— Почему же молчите, на что надеетесь?
— Уже ни на что. Решаю уехать к дочери.
— Нелегкий шаг. А может быть, попробовать вместе изменить его?
— У меня не хватит сил. Он подумает, что вам пожаловалась я, и изведет — опозорила!
— Можно без вас, если разрешите.
Лариса Константиновна неуверенно кивнула головой.
— Расскажите, в чем причина, что он стал таким?
— В чем? — в раздумье произнесла Лариса Константиновна. — В честолюбии. Не вяжется?
— До некоторой степени — да. Честолюбцы обычно бодрятся, играют в значительность до глубокой старости.
— Не выдержал.
— Как же вы, умная, разборчивая женщина, вовремя не разглядели его?