Сердич кашлянул.
— Меня попросил зайти к вам Знобин.
— Я тоже, — Горин повернулся к Сердичу. — Садитесь, Георгий Иванович.
И снова умолк.
— Минут десять назад мы закончили нелегкий разговор с Аркадьевым. О его службе, семье. У меня к вам просьба: прервите на время ваши встречи с Ларисой Константиновной. Когда семейный разлад у них пройдет, думаю, ваши занятия с Ларисой Константиновной пением не будут вызывать у Аркадьева обиды на вас.
— Понял вас, Михаил Сергеевич. А если…
— Тогда ни о чем вас просить не буду.
Горин умолк. Ему показалось, что по голосу Сердич догадался о его переживаниях. Это грозило разрушить доверительные отношения, а именно они для Горина были особенно дороги. Ибо, в сущности, прелесть жизни, считал он, особенно людей в годах, не в том, на какой служебный этаж забросят их обстоятельства, а в дружеских отношениях, помогающих обогатить ум, чувства, набраться сил и желания работать. А с Сердичем они быстро крепли, обещали быть добрыми. Вздохнув, Горин сказал:
— Есть дело. Вы и я садимся на полк Аркадьева. И забудем пока все личное. Верите на себя заботы о втором батальоне — командир его на сборах в академии. Надо ему помочь, чтобы было минимум «хорошо». Согласны?
— Да, товарищ полковник.
20
Без пятнадцати шесть Горин вошел в казарму танкового подразделения полка Аркадьева. В глаза бросились идеальная чистота в коридорах, недавно побеленные стены солдатских комнат, строй сапог у коек. Во всем чувствовалось установленное сильной рукой единообразие, которое не смог нарушить даже сон солдат. Быть может, в этом и есть командирский почерк Аркадьева?
Думая об этом, Горин услышал шепот дежурного, предупреждавшего сержантов: «Комдив, комдив». Сержанты тут же вскакивали, торопливо натягивали брюки и, едва обернув ноги портянками, вгоняли их в сапоги. Когда подошло время, сержанты набрали полные легкие воздуха, хотя им нужно было произнести всего лишь одно слово «подъем». Они хотели это сделать так, чтобы в одно мгновение взметнуть всю казарму. Комдив не любил крика, однако не стал удерживать сержантов. «Пусть поступят привычно, — подумал он, — легче будет втолковать, что хорошо, что плохо». И когда дежурный махнул рукой, казарму потряс раскат человеческих голосов. Подобно порыву сильного ветра он сдул теплые солдатские сны. Казарма забурлила, а увидев комдива, солдаты еще больше заторопились, желая показать свою расторопность.
Минута в минуту закончилась физзарядка, и когда солдаты, заправив постели, направились умываться, комдив собрал сержантов. Голые по пояс, упитанные, мускулистые, они выстроились в коридоре.
— Один к вам вопрос, — начал Горин, привычно закинув руки за спину. — Когда вы сами были солдатами и курсантами, вам нравился вот такой оглушительный утренний крик?
Сержанты, поняв, что их требовательность со стороны выглядела глуповатой, молчали. Лишь один попробовал оправдаться:
— Этому нас научили старшины, а их еще кто-то повыше. Выходит, что так нужно.
Горин уловил иронию в голосе сержанта и, усмехнувшись, ответил:
— Как ржавое ружье: стрелять из него можно, но поразишь им скорее себя… Быть требовательным — это в первую очередь вовремя сказать подчиненному правду и, если нужно, заставить его покориться этой правде. На фронте крикуны были во всех рангах, но среди сержантов их было меньше всего. Причина простая: на их долю приходилась равная с солдатами мера опасности. Это сближало, завязывало дружбу. А на друзей не кричат во все горло. Поняли?
— Поняли. Только измениться, сразу…
— Трудно? Согласен, но так вернее. Только смотрите не переусердствуйте, не станьте няньками.
Сержанты ушли немного смущенные, но довольные: комдив сказал правду, и от нее действительно стало как-то легче и свободнее. Некоторые солдаты, услышав, что комдив «всыпал» полководцам мелких подразделений, стали проходить мимо него с ухмылкой. Горин догадался в чем дело и остановил одного солдата. Сразу задержался десяток. Любопытные лица показались и в дверях.