Прямые плечи Светланова опустились, руки повисли. Подавленный, он попросил разрешения сесть. Знобин подал ему папиросу. Тот не взял, а схватил ее и не отнимал пламени от папиросы до тех пор, пока не удалось набрать полную грудь горячего дыма. Вытолкнув его через рот и нос, он тут же глубоко затянулся вторично.
— Так что же будем делать, старший лейтенант? — спросил Знобин, пытаясь отвлечь офицера от опрометчивого решения, к которому, судя по глазам, словно подавшимся из орбит, приходил тот. Но было уже поздно.
— Все… уже… сделано! — с трудом, будто ему приходилось с болью вырывать из себя каждое слово, проговорил Светланов.
— Именно?
— Место бешеных — лечебница для душевнобольных, а не академическая аудитория.
— Вы намеревались поступить в академию?
— И не раз.
— Что же мешало?
— Пустяк: в академию Фрунзе взводных принимают в порядке исключения. Таким исключением я не могу быть, потому что доставляю начальству одни беспокойства…
— Дальше?
— Дальше?.. — вскочил Светланов. — Дальше — рапорт об увольнении в запас! Служить в батальоне до седин не хочу!
Теперь уже вскочил Знобин. Не в силах сдержать себя, закричал:
— В запас?! Наступили ему на сухую мозоль, и он в кусты… А как бы ты поступил на фронте? На ту сторону, к противнику переметнулся?!
— Что вы?.. — побледнел Светланов.
— А оставить армию, когда Америка зажигает один запал войны за другим, это что, по-твоему?! Грудью на амбразуру или воюйте, а я посмотрю? Цена дезертирству одна — пуля!
Ошеломленный Светланов забормотал:
— А как бы вы на моем месте…
— Бывало и похуже! Показать?
Раздраженный и злой, Знобин сбросил с себя китель, рубашку, и Светланов увидел его искромсанное шрамами тело.
— Убедительно? Или вам и этого мало? — И хотя видел, что молодой офицер повержен и раздавлен, уже не мог остановиться: — Не подумайте, будто хвалюсь тем, что перенес. Хочу только сказать: фронтовых ран вполне достаточно, чтобы не обращать внимания на колкости хлюпиков. И показал я их вам лишь для того, чтобы вы поняли, насколько мелки ваши терзания.
И тотчас Знобин как-то вдруг обессилел, вяло опустился на табурет и неловко стал одеваться, изредка поглядывая на Светланова. Когда была застегнута последняя пуговица, заговорил тихо, даже как будто виновато:
— Ну, пошумели и хватит. Теперь давайте поразмыслим, как служить дальше. Или стоите на своем — в запас?
— Не знаю… Но вы убедили меня в том, что я обыкновенная посредственность.
— Значит, переборщил. Вы не серость. Думаю, не ошибусь, если скажу, что на военную службу пошли по призванию — кто идет «по обстоятельствам», тот не читает специальную военную литературу. А вы и в Клаузевица заглянули… Или только цитатку выхватили?
— Нет, читал, хотя многого и не понял.
— Старик, насколько умен, настолько и сложен. Со страстью любил военное дело, потому и написал хороший труд. Вы-то любите службу или подались на нее по воле случая?
— Любил.
— Когда разлюбили?
— Окончательно сегодня ночью.
— Поспешно. Причина?
— Несправедливость.
— А может быть, правильнее — неточность меры наказания?
— Какая разница.
— Огромная. Скажите, вы всегда безошибочно определяли наказания за провинности?
— Не мне судить…
— А попробуйте, это полезно. Или с ходу трудно?
— Пожалуй.
— Что ж, вашего окончательного приговора своим поступкам я готов подождать. Вынесете раньше — могу походатайствовать о досрочном освобождении.
— Нет, полученное отсижу полностью, — не согласился Светланов.
3
Без пяти восемь Горин подходил к военному городку. Завидев зеленые, с пятиконечной звездой ворота, сбавил шаг, умерил взмах рук. Во взгляде появилась та внимательная строгость, которая, считал он, необходима командиру, чтобы его встречали как начальника и чувствовали, что он прибыл на службу и поэтому малейшие вольности и отступления от ее правил недопустимы. Хотя не всегда и не все детали этого ритуала были необходимы, Горин не пренебрегал ими, поскольку они помогали ему установить в дивизии тот самый порядок, который и называется воинским. И сейчас он сухо принял рапорт, быстрым взглядом окинул городок, сделал несколько замечаний и только тогда отпустил дежурного и пошел в штаб.
Перед тем как начать работать, он распахнул окна, сел за стол и по плану-календарю освежил в памяти, что предстояло сделать за день.
Делопроизводитель внес папку с документами, Горин неохотно раскрыл ее и принялся за чтение приказов, распоряжений, указаний, руководств; строгих, требующих, разъясняющих, поощряющих. На каждой бумажке появилась надпись, кому что выполнить, когда доложить.