В один из дней, выйдя прогуляться вдоль берега Алье в поисках хоть какой-то прохлады, я проходил мимо зеленеющей лужайки недавно построенной внушительной виллы в неовозрожденческом стиле и заметил за низенькой стеной из сухого камня, отгораживающей ее обширное внутреннее пространство, женщину примерно моих лет; одетая в купальник, розовую ликру которого пучили, чуть ли не прорывая, ее пышные округлости, обутая в украшенные белыми кувшинками босоножки из красного пластика, она перелистывала, утоляя одновременно жажду ледяным чаем, женский журнал, откинувшись в шезлонге на берегу бассейна, в котором на надувной лодке резвились трое ребятишек.
Сам не знаю почему, я остановился. Прошло несколько секунд, и молодая женщина, вероятно почувствовав, что за ней наблюдают, оторвалась от журнала и подняла солнечные очки на лоб, к самому основанию своих светлых волос, собранных сверху в какое-то подобие шиньона в духе пальмовой египетской капители.
Вид ее глаз, самых, однако же, заурядных, густо подведенных в довольно вульгарном вкусе косметикой кричащих оттенков, вызвал во мне неожиданный отклик: меня словно что-то с размаху ударило в грудь. И я тут же понял почему: несмотря на годы и вызванные ими эритематозные припухлости, переделавшие черты ее лица и подпортившие его цвет, я все же именно из-за глаз, оставшихся, как мне показалось, несмотря на плещущие вокруг них потоки плоти, совершенно такими же, какими представлялись двадцать пять лет тому назад, отливающими голубизной лагуны, блестящими все тем же жемчугом, словно материя, из которой они изваяны, была нерушимой, а вода, что их омывала, нетленной, я все же узнал в лице этой молодой женщины лицо Люси Ривьер.
Мне было где-то от восьми до десяти лет. Обуреваемый в ту пору величайшей набожностью — до такой степени, что долгое время я считал своим естественным призванием святость, а отнюдь не борьбу с огнем, ветеринарную медицину, пилотаж летательных аппаратов, исследования на батискафе или археологические экспедиции, каковые пренебрежительно оставлял своим заурядным товарищам, — я мечтал стать хористом. Настал день, когда мне наконец предоставилась подобная возможность: по окончании воскресной мессы настоятель нашей приходской церкви объявил, что в следующую субботу сразу после полудня примет всех прошедших конфирмацию мальчиков, желающих помогать ему во время служб.
В указанный день, принеся в жертву еженедельный футбольный матч, в котором на разделяющей наши кварталы травянистой целине мы, белые дети из коттеджей, противостояли сыновьям магрибских иммигрантов из дешевых муниципальных домов, я отправился в дом священника, умытый, причесанный, приглаженный, высморканный и празднично одетый, вышагивая в своих скрипучих штиблетах походкой, вобравшей в себя всю апостольскую торжественность, на какую только был способен мой юный возраст, когда мне на пути попалась компания знакомых девочек, среди которых оказалась и Люси Ривьер.