— Ну надо же, явился, и как у тебя смелости только хватило, да еще дружка с собой привел.
— Здравствуйте тетушка Марта. Улыбка Ника стала еще шире, но он, съёжившись, отступил на один шаг назад.
— Я вам постояльца привел. На всякий случай уточнил он, продолжая улыбаться.
— Ты мне уже привел “постояльцев”. Нищие ублюдки сбежали не заплатив. Она окинула меня взглядом, и увиденная картина явно ее не впечатлила. С большим чемоданом, я был одет в старую одежду ещё взятую с дома, в которой ночевал в лесу, по дороге в Фаслас. Она была хоть и чистая, но изношена и вся истертая. Второй комплект, пострадал при пожаре, и был негоден, а другого у меня не было.
— Если мне понравиться комната готов заплатить за месяц вперед.
— А деньги у тебя есть? За месяц он готов заплатить.
— Есть.
— Мой друг врачеватель и после пожара лечил людей весь день, их было так много, что я даже посчитать не смог, вот сколько их было. Николас был неграмотен, и ничего не смыслил в медицине, но говорил с такой гордостью, как будто он сам лечил людей.
— А почему одет так? Она провела рукой, подразумевая, что я одет как нищий.
— Я снимал комнату в другом постоялом дворе. Я помогал тушить пожар, и вся одежда испортилась, другой нет, а купить новую я еще не успел. Так что, пустите на постой?
— Восемь медяков в день, в стоимость включен завтрак. Плати вперед, или проваливайте. И прикупи себе одежды, нечего тут ходить как голодранец.
Я улыбнулся ей, заплатив чуть больше оговоренной суммы, она вернула мне сдачу и, бросив грозный взгляд на моего друга, ушла в кухню. Стоявший у дверей Ник отшатнулся от неё, съежившись и одновременно счастливо улыбаясь. Пока заказывал завтрак на нас Ником, мне вручили ключ от комнаты. Комната была ухоженная и чистая, даже стол и шкаф были, постельное белье на кровати. После почти что проходного двора в селедке у Ремая, это был домашний уют. Сразу было видно, что тетушка Марта любила то, чем занимается. И относилась к этому со всей душой. На завтрак нам принесли большие, и очень вкусные рисовые лепешки, которые намазывали маслом и топленым молоком, заворачивая их в трубочки. Наевшись, и довольные жизнью, мы пошли искать подходящую лавку старьёвщика. В среднем городе была масса лавок с одеждой, в одной из которых я и присмотрел себе два комплекта, один повседневный, и еще подумав, купил комплект одежды поприличней на выход. Уже выйдя из лавки вспомнил, что я потратил почти все свои запасы трав и мазей, и мне срочно нужно их пополнить. Мы пошли в ближайшую лавку травницы, назад вышел спустя десять секунд. Цены тут, по-моему, только для костеродных. Придётся опять идти к старой Велии.
Подойдя, к затерянной среди лабиринта домов, и воняющих на все лады дубилен, жилищу старой травницы, и через раз вдыхая ртом глотки воздуха, уже на пороге двери, я столкнулся с выходящей из лавки девушкой. Она была выше меня на пол головы, светлые русые волосы до плеч обрамляли аккуратное лицо в виде сердечка. Одетая в широкую, висящую на ней мешком темно серую куртку, и такие же широкие штаны, на ее ногах были мягкие сапоги из волчьей шкуры. Но самое большое впечатление производили глаза, они были большие и красивые, осененные густыми черными бровями и широко расставленные, что говорило о недюжинности натуры. Цвет их, изменчиво-серый, поражал бесчисленным множеством оттенков, как переливчатый шелк в лучах солнца. Они были то серыми — темными или светлыми, — то серовато-зелеными, то принимали лазурную окраску моря. Эти изменчивые глаза, казалось, скрывали её душу, словно непрестанно менявшиеся маски, и лишь в редкие мгновения она как бы проглядывала из них, точно рвалась наружу, навстречу какому-то заманчивому приключению. Эти глаза могли быть мрачными, как хмурое свинцовое небо, могли метать искры, отливая стальным блеском обнаженного меча, могли становиться холодными, как полярные просторы, или теплыми и нежными. И в них мог вспыхивать любовный огонь, обжигающий и властный, именно такой огонь притягивает и покоряет мужчин, заставляя их сдаваться под напором, радостно и самозабвенно.