На соседнем экране находилось изображение точно такого же образца, полученного во время прежних исследований, – та же самая изумительная клеточная структура, бесконечно более сложная, чем любая клетка человека или животного, и столь же бесконечно чужая. К тому же клетка имела гексагональную форму. Профессор часто размышлял над тем, почему даже их клетки были гексагональны, но так ни к чему и не пришёл.
Он смотрел и смотрел на образец. Наконец дал максимальное увеличение и вставил в микроскоп специальные фильтры, усовершенствованием которых занимался все девять с лишним лет, проведённых на этой пустынной планете.
Неожиданно изображение на экране ожило. В клетке заметались крошечные искры и возникла микроскопическая электрическая буря. Как всегда, Скандера зачаровало зрелище, которое было дано видеть только ему одному.
Клетка оказалась живой.
Открытие это произошло совершенно случайно, вспоминал Скандер, три года назад. Какой-то беззаботный студент баловался с экраном, стараясь добиться каких-то интересных эффектов, и оставил его включённым. На следующий день Скандер выключил его, не заметив ничего необычного, затем ввёл для очередного скучного просмотра рутинную программу обнаружения энергии.
Это была всего лишь мгновенная вспышка, но он заметил её – и по собственной инициативе тайно стал разрабатывать систему специальных фильтров, с помощью которой можно было бы сфотографировать проявление этой загадочной энергии.
Он экспериментировал с классическими образцами других грунтов, в том числе даже с образцом, присланным ему на корабле с припасами. Все они были мертвы.
Но этот…
Значит, в глубине Далгонии, примерно в сорока километрах под ним, марковианский мозг по-прежнему жив.
– Что это такое, профессор? – раздался у него за спиной голос Варнетта. Скандер мгновенно выключил экран и в смятении обернулся.
Мальчишеское лицо студента, как всегда, выражало полнейшую невинность.
– Ничего особенного, – смущённо забормотал Скандер, понимая, что врать он совершенно не умеет. – Просто подключил развлекательную программу. Хотел посмотреть, на что похожи в клетке электрические заряды. Варнетт не поверил.
– Это не похоже на развлекательную программу, – сказал он упрямо. – Если вы сделали важное открытие, вы обязаны сообщить об этом. Я считаю…
– Я же сказал, ничего особенного, – сердито перебил его Скандер и, с трудом взяв себя в руки, властно добавил:
– Это всё, гражданин Варнетт! А теперь оставьте меня.
Пожав плечами, Варнетт удалился.
Несколько минут Скандер сидел неподвижно. Его била дрожь, и прошло немало времени, прежде чем приступ миновал. Медленно, с тревогой на лице, он повернулся к микроскопу. Руки профессора так тряслись, что он чуть не выронил фильтр, пока укладывал его в крошечную коробочку, которую засунул в широкий пояс с инструментами и предметами личного обихода. Это была единственная одежда, которую они носили на базе.
Вернувшись в свою комнату в спальном отсеке, он лёг на кровать и уставился в потолок.
"Варнетт, – думал он. – Опять Варнетт: Три месяца прошло с тех пор, как группа прибыла на базу, и все эти три месяца мальчишка суёт свой нос решительно во все". Остальные в свободное от занятий время играли во всевозможные игры, вытворяли обычные студенческие глупости. Этот был не таков. Серьёзный, необычайно усердный, без устали читающий отчёты о выполненных проектах и прослушивающий старые записи.
Внезапно Скандер ощутил, как все это ему мешает. А заветная цель ещё так далека!
Теперь Варнетт все знает. Только что он собственными глазами видел, что мозг Далгонии жив.
Мальчик достаточно умён, чтобы сделать следующий шаг – догадаться, что Скандер почти расшифровал код и что скоро, может быть, даже в следующем году, он окажется в состоянии отправить мозгу послание и восстановить его активность.
И станет богом.
Ему, возможно, суждено спасти человеческую расу с помощью тех самых инструментов, которые должны были уничтожить её создателя.
Внезапно, подчиняясь какому-то внутреннему импульсу, Скандер вскочил и бросился бежать по коридору. Он словно всей кожей чувствовал надвигающуюся опасность. Ему казалось, что сейчас, в данную минуту, происходит нечто страшное, непоправимое…
Дверь в лабораторию была распахнута.
Варнетт сидел у включённого телевизора, рассматривая чёткое изображение той самой клетки, которую исследовал Скандер, со всеми её энергетическими связями'.
Скандер остановился как вкопанный. Его рука скользнула к поясу, и дрожащие пальцы нащупали коробочку с фильтром. Да, все на месте.
Но как же тогда мальчишка получил это изображение?
Варнетт между тем занимался вычислениями, сверяясь с данными на втором экране, то и дело поворачиваясь к лабораторному компьютеру. Скандер стоял не шелохнувшись и отчётливо слышал, как студент что-то весело напевал себе под нос.
Скандер взглянул на хронометр. Девять часов! Прошло уже девять часов! Предаваясь мрачным размышлениям, он, оказывается, заснул, и мальчишка, воспользовавшись этим, беспрепятственно проник в лабораторию!
Но тут Варнетт, видимо, почувствовал, что за ним наблюдают. На мгновение он застыл, потом боязливо оглянулся.
– Профессор! – воскликнул он. – Как я рад, что это вы! Это изумительно! Почему вы об этом никому не сказали?
– Как… – Скандер запнулся и указал на экран. – Как вам удалось получить это изображение? Варнетт улыбнулся.
– О, это оказалось проще простого. Вы забыли отключить память.
Скандер проклинал себя за глупость. Конечно же, компьютер записывает действие любого прибора. Внезапное появление Варнетта так потрясло его, что он забыл вырубить запись!
– Это только предварительные сведения, – нашёлся наконец профессор. – Их нужно ещё десять раз перепроверить.
– Но это же сенсация? – возбуждённо воскликнул мальчик. – Вы так близко подошли к решению проблемы? Осталось совсем чуть-чуть. И эта задача как раз для вас, профессор. Ведь вы специализируетесь в области биологии и археологии?
– Совершенно верно, – подтвердил Скандер, пытаясь понять, куда может завести этот разговор. – Многие годы я занимался экзобиологией, а когда начал работать над проблемой марковианского мозга, стал и археологом.
– Да, да, но вы ещё и многогранный учёный. Мой же мир готовит узких специалистов в определённых отраслях науки с того момента, когда мозг только начинает формироваться. Мою специальность вы знаете.
– Математика, – сказал Скандер. – Мне помнится, что все математики вашего мира носят имя Варнетт в честь древнего математического гения.
– Верно, – заметил мальчик. – Поскольку меня создали на родильной фабрике, в мою голову впечатали все существующие в мире математические знания. Это продолжалось всё время, пока я рос. К семи годам, когда мой мозг полностью сформировался, я знал всю известную нам математику – прикладную и теоретическую. И поскольку любую информацию можно передать в математической форме, я все рассматривал с математической точки зрения. Мой мир направил меня сюда, так как я был очарован незнакомой математической симметрией марковианского мозга. Но тогда я ещё ничего не знал об энергии межклеточного вещества, соединяющего отдельные части клетки.
– А что теперь? – спросил Скандер, против воли увлечённый его рассказом.
– Полная бессмыслица. Это бросает вызов математической логике, так как получается, что в математике нет ничего абсолютного! Ничего! Всякий раз, как я пытаюсь применить к этому образцу какую-нибудь математическую модель, получается, что дважды два равно вовсе не четырём, а некой странной относительной величине.
– И что это значит? – в замешательстве спросил Скандер.
Варнетт увлечённо продолжал:
– Это значит, что между материей и энергией существует прямая математическая зависимость. Что фактически ничего реального не существует, вообще ничего. Мы с вами, эта комната, эта планета, вся галактика, вся Вселенная – ничто из этого не является постоянным! Стоит вам чуточку поправить уравнение, описывающее любой предмет, изменить пропорции, как этот предмет превратится в нечто совсем иное. То есть получается, что любой предмет может превратиться во что угодно!