Вскоре вернулся Шарап, бросил коротко:
— Поехали…
Они выехали из пойменного леса на опушку обширной поляны, да и не поляна это была, а последний осколок степи. Когда-то росший за поляной перелесок еще дымил дотлевающими пнями. У спуска в пойму была вырыта землянка, и возле нее лежала изрядная груда сосновых бревен. Видать плот сплавили откуда-нибудь с Припяти. Возле кучи махал топором голый по пояс мужик. Он был так увлечен своим занятием, что не заметил всадников.
— Ты чего же, изверг, целый лес спалил? — Осведомился Шарап.
Мужику бы впору подскочить от неожиданности, а он не спеша повернулся, многозначительно потрогал пальцем лезвие топора. Вокруг были раскиданы щепки, празднично желтевшие на солнце, и царило благоухание, будто в христианском храме.
— Чего лес, говорю, спалил? — повторил Шарап. — Тебе степи мало? Вот и пахал бы степь, коли такой храбрый…
Мужик ухмыльнулся, без страха, проговорил:
— Вот и видать, что ты всю жизнь только мечом пахал… Эх, хе-хе… Не берет степь ни соха кормилица, ни плуг германский… Ты думаешь, землепашцы дураки такие, что в степь до сих пор не пошли?
— Да чего тут думать, половцы не пускают…
— Да половцам наплевать, кто тут живет. Им даже лучше, если бы землепашцы жили, ихние товары бы покупали… Степная шкура так крепка, что не распороть ее даже плугом германским…
— А не боишься, что осенью придут половцы, зарежут и ограбят тебя?
— Бояться — всю жизнь за мамкиным подолом жить… Вот вы бы меня ограбили?
— А какой резон? — изумился Звяга. — Да у меня в одном вьюке столько, что тебе за всю жизнь землепашеством не нажить.
— Вот и половцы так судят… — проговорил мужик. — Ладно, проезжайте, мне до зимы избу срубить надо…
— Ну, срубишь ты избу… А вдруг бродники налетят? Они ж не половцы, им хватит чего у тебя пограбить…
— У меня с бродниками уговор, — пожал плечами смерд, — я их буду хлебушком снабжать, а они мне — краденное сбывать… — Шарап пожал плечами и развернул коня, но тут же натянул поводья, и медленно выговорил:
— Вот так и гибнут матерые воины…
Серик повернул коня и будто укололся о серые глаза, глядящие поверх маленького стального лука, собранного из пластин.
Звяга проговорил, с нарочитым весельем в голосе:
— Эй, пацан, а не рано ли тебе такими игрушками забавляться?
Пацан, нисколько не смущаясь, и не опуская самострела, проговорил:
— А я, дядя, за сто шагов тура подшибаю…
— Опусти самострел, Шестой, — проговорил мужик. — Договорились мы с татями…
— Это кто тати?! — обиженно вскричал Звяга.
— Вы и есть… — невозмутимо обронил мужик. — Если бы вы меж фряжских селений татьбой не занимались, мы бы и жили с ними мирно…
— Ага, значит, мы тати, — рассудительно проговорил Шарап, развернувшись в седле, — а князья наши не тати, когда с дружинами в степь вылезают? Они ж, между прочим, тоже за добычей ходят.
Мужик равнодушно пожал плечами, и снова принялся рубить паз в бревне. Проезжая мимо пацана, опустившего, наконец, самострел, Шарап спросил:
— А братья твои, такие же лихие?
— Та-аки-ие же… — протянул мальчишка. — Только сегодня моя очередь батю караулить, а братья с сестрами рыбачить ушли. Нам же теперь до следующей осени только рыбой да дичиной питаться придется…
— Чего ж не укараулил? — спросил Шарап с подначкой.
— Я укараулил. Только у нас с батей уговор: сначала разговор с проезжими…
— Во-она, какой у тебя батя умный…
Когда отъехали, Шарап проворчал:
— Тут до нашего челна, всего ничего… Ну, если этот умный, у нас его умыкнул?.. И когда он успел? Весной проезжали — тишина и покой тут были…
Загнанный в протоку и заваленный камышом, челн был на месте. То ли лихие пацаны землепашца не успели добраться, то ли он вовсе умным оказался — поостерегся трогать чужое. Переправлялись ночью. Увязали оружие и кольчуги в тючки, к каждому привязали по надутому бурдюку. В этих местах, остаться без оружия — смерти подобно. Кони плыли следом, на длинных чембурах, зло фыркали. Пустынна ночная река, а потому переправились без приключений. Разгрузили челн, обрядились в кольчуги, только после этого уволокли челн в яму, давно еще вырытую на берегу, заложили ветками. До следующей весны долежит. Не слишком-то много людей шляются по этим местам.
Утром выбрались на торную дорогу. Она и вела в сторожевую вежу, расположенную верстах в десяти. И поехали, почти ничего не опасаясь; порубежная стража осталась за спиной, вскоре должны потянуться населенные места, можно будет снять кольчуги, увязать их во вьюки и обратиться в мелких купцов.
Звяга сказал:
— Скоро мост будет. Его прошлым летом замостили. К чему бы это? Там, рядом с мостом, брод хороший…
— Вот и я говорю… — медленно выговорил Шарап. — Копится что-то в степи, зреет, будто змея в яйце. Германцы в город зачастили. Купцы будто бы… А сами не торгуют, по улицам ходят, глазами по сторонам шарят, высоту стен меряют… Печенеги — тоже зачастили. Лопочут — братушка, братушка, — а сами больше с германцами братаются. Половцы ни с того, ни с сего, мириться плавают. Сколько уже своих принцесс навезли! А могли бы, хорошую дань стребовать. После Игорева похода-то…
Мост возник неожиданно, и на мосту — трое стражей, стоят в кольчугах, при мечах, только щиты прислонили к перилам. Серик облегченно подумал, что щиты пехотные, а значит, от своих удирать не придется. И верно, на лужайке паслась лошадь, а рядом стояла телега.
— Ба-а… — протянул Шарап. — Раньше тут стражи никогда не было…
Однако троица ничем не выказала своего изумления, так и ехали, развалясь в седлах. Один из стражей вышел на середину моста, не спеша разматывая цепь увесистого кистеня. Двое других, молодых, как бы ненароком, навесили щиты на руки, и зашли чуть вперед.
Воин с кистенем спросил лениво:
— Ну, и много добычи взяли?..
— Да какая ж добыча?! — нарочито изумился Звяга. — Мы ж мирные купцы…
— А чего ж нарядились, как на сечу?! — тоже удивился воин.
— Тревожно нынче в степи… — протянул Звяга.
— Ну, если купцы… — раздумчиво протянул воин. — Тогда платите мостовщину! С половцами мир, торговать с ними шибко выгодно — так что, половину!
— Разрази тебя Перун! — взвыл Звяга. — У тебя совесть есть?
— Ага! Вот ты и проявил свою сущность! — радостно вскричал воин. — Купцы нынче — поголовно христиане. А коли ты Перуну поклоняешься, то ты и есть воин. А если у тебя нет княжеской грамотки, то ты вольный меч. Мечом себе пропитание добываешь. Платите мостовщину!
Звяга потянул меч из ножен, Серик, будто этого и ждал, выдернул лук из саадака. Оно, конечно, лук против двух молодых бесполезен, они уже прикрылись своими большими щитами, но тот, с кистенем был даже в шлеме без личины…
— Не гоже славянской кровью след метить… — рассудительно проворчал Шарап.
Развернув коней на одном месте, он торопливо погнал их прочь. Звяга с Сериком немножко замешкались, и пока они разворачивали коней, воин раскручивал со свистом кистень над головой. Прошелестев в воздухе, шипастый шар с треском врезался в настил там, где только что простучали копыта заводного коня Серика.
Серик проорал:
— Коня-то, за что?..
Пока воин, яростно ругаясь, выдирал шипастый шар из настила, троица спустилась под мост, и, вздымая каскады брызг, переправилась на другой берег. Воды было, всего по брюхо коню. Двое воинов, не дожидаясь своего товарища, было, кинулись наперерез, но только до конца моста добежать успели, и остановились, провожая завистливыми взглядами всадников. Выдравший, наконец, из настила кистень, старший прошел по мосту, звеня цепью, спустился к воде, молодые сошли за ним. Некоторое время старший смотрел оторопело на следы; они вели не из реки, а в реку. Наконец, в сердцах плюнул, сказал:
— Тьфу, оборотни…
Один из молодых проговорил:
— Кто ж знал, что тут брод…
— Я знал! — вскричал старший.
Второй молодой протянул:
— Эх, жаль, уплыла добыча… А я уже прикидывал, как своей Лусте преподнесу заморской ткани на платье… Жаль, упустили…