— Тому прохвосту — и хороший меч…
— Он хорошо платит, а мне марку держать надобно… — пробурчал Батута, осторожно шевеля кочергой угли. — Глядишь, и до князя дойдет, что мои мечи и кольчуги не хуже, чем у Фиряка… — он, наконец, сунул бруски в горн.
Серик взялся за кожаную петлю, толсто обмотанную холстиной, и принялся качать мехи. Огонь быстро разгорался, выскочили синие языки, черные бруски наливались краской, становясь, будто прозрачными. Огарок с Прибытком уже стучали у своего горна крошечными молотками, будто горох сыпали.
Серик покосился на них, сказал:
— Шолоня своих подмастерьев к плетенью кольчуг лет в тридцать подпустил…
Батута проворчал:
— Мне самому еще тридцати нет…
— Чего ж ты хоть этой осенью не женился? — спросил Серик, насмешливо глядя на брата.
— А ты не знаешь? — едко переспросил тот. — Мать невесту никак не найдет…
— Сам бы нашел. Ты ж старший теперь в роду…
— Пока мать жива — она и старшая… — Батута вздохнул: — Кажись готово…
Он выхватил из горна оба бруска, положил на наковальню один на другой, — Серик уже стоял с пудовым молотом наготове, — кивнул:
— Давай, аккуратненько…
Серик пробил в полсилы по всей длине, чтобы бруски слиплись, Батута кивнул:
— Вали с маху!
Серик пробил с маху. Тем временем полоса потемнела.
— Хорош, пока… — пробормотал Батута, и сунул полосу в горн.
Серик принялся качать мехи. Батута сказал:
— Ярец в два раза больше тебя, а после первой проковки уже задыхается… — выхватив полосу, он легко сложил ее пополам, кивнул:
— Вали с маху!
Серик хмыкнул, сказал:
— А ну-ка… — и, взяв молот одной рукой, принялся лупить так, что искры летели в фартук.
Нагревая заготовку, Батута спросил насмешливо:
— Серик, и где у тебя сила прячется? Ни костей, ни тела…
— В жилах сила прячется, в жилах… — ухмыльнулся Серик.
Они успели несколько раз проковать полосу; Батута два раза завивал ее винтом, и она уже начала принимать облик меча, когда появилась младшая сестра, Иголка, и позвала завтракать. Сняв фартук, Серик пошел к колодцу, позвав Огарка. Достав бадью воды, кивнул ему:
— Давай… — и нагнулся.
Огарок вылил на него целую бадью ледяной воды, а Серик лишь блаженно фыркал. Остальные только помыли руки и умылись. После завтрака вернулись в кузницу, и Серик с Батутой еще несколько раз проковывали полосу, после чего загладили ее гладилкой, и безобразная полоса приняла форму лезвия меча.
— Ну, на сегодня ты мне не нужен, — проговорил Батута, осторожно укладывая лезвие в длинное глиняное ложе, заполненное толчеными копытами, смешанными с германской солью, порошком, похожем на соль, только ярко оранжевого цвета. — Мехи Огарок с Прибытком покачают, ради отдыха…
Снимая фартук, Серик спросил:
— В чем закаливать будешь?
— А в репейном масле…
— Зимой на базаре, один витязь рассказывал, будто бы путешествовал он по Германии и Франкии, так там для богатых рыцарей кузнецы закаливают мечи в телах пленных врагов…
— Басурманы они, и есть басурманы… — вздохнул Батута. — Это ж надо, до такого додуматься… В репейном масле закалка не хуже получается, а даже лучше… — уложив ложе в горн и обсыпав его углями, Батута подозвал Прибытко, приказал качать мехи, а сам поманил Серика в дальний угол кузни, где из толстых плах были устроены полки. Серик, уже собравшийся было уходить, подошел. Батута разворачивал холстину с какого-то крестообразного предмета. И вот, наконец, появилось оно…
Батута проговорил:
— Ромеи эту штуку называют — цагра, германцы — арбалет, а по-нашему просто — самострел.
Серик проговорил нерешительно:
— Видел я подобную штуковину… Только сделана была не в пример грубее… Да и у Шарапа со Звягой такие есть; ихние пацаны упражняются из них стрелять…
— Ну, ты пока не суди… Это ж — первый. Тут главное — чтобы лук был гибкий. Булат лучше всего подходит. А уж булат ковать я умею. Остальное — дело не хитрое.
— Бабское оружие… — презрительно бросил Серик.
— Не скажи… — протянул Батута. — Ты вот из лука рыцаря с коня ссадишь?
— Ну, хватил! Он же в броне с ног до головы…
— А из этого — запросто! Да и в пехотном бою он хорош. Стой между пешцами, и сади себе. А пешцы уж тебя, как родного, и щитами укроют, и от чужого копья оборонят.
Серик потрогал пальцем несуразно толстую тетиву из бычьих жил, сказал:
— Тетива толстовата…
— Ничего не толстовата… И такую придется после десятков двух выстрелов менять. Вот волочилку для проволоки потоньше сделаю, или германскую куплю, то тетиву проволочную совью. То-то будет добротно!
Батута, пыхтя, накрутил ворот, пластинчатый лук изогнулся, щелкнула заноза. Взяв толстую, железную стрелу, из кучки на полке, Батута вложил ее в желобок, прицелился в противоположную стену. Кузня, будто вся вздрогнула от удара. В противоположной стене стрела не торчала — там зияла щель, в которой блестел погожий день.
— Надо же, в паз угодила… — пробормотал Батута. — Дай Бог, ни в кого не попал…
Он вышел из кузни, прошел к тыну. В бревне торчала глубоко вонзившаяся стрела. Серик подошел следом, потрогал стрелу — она сидела крепко. Тогда он принялся качать ее из стороны в сторону, и только после долгого раскачивания ему удалось выдернуть стрелу.
— Да-а… — протянул Серик. — И правда, прошибет рыцаря вместе со щитом…
Батута протянул ему самострел:
— Владей! Хоть и тать, а все ж таки брат…
На следующий день была суббота, а потому с утра собрались на базар. Серик надел алую шелковую рубаху, сафьяновые сапоги, расшитые канителью золотыми узорами, узкие половецкие штаны из аксамита, подпоясался золотым рыцарским поясом. Наблюдавший за ним с насмешливой улыбкой Батута, сказал:
— Меч прихвати…
— Зачем?! — изумился Серик.
— Ты так разоделся, что Рюриковы дружинники наверняка привяжутся…
Пожав плечами, Серик прицепил к поясу меч, а сзади за пояс заткнул длинный и узкий половецкий кинжал.
Чинно шли по улице; впереди Серик с Батутой, плечом к плечу, следом — величественно плыла дородная мать, а уж за ней, как цыплята, стайкой сестры, разодетые в яркие шелка. Серик сразу обратил внимание, что большинство горожан оставили своих дочерей дома. Надо же, осенний торг — и девок дома забыть!
Встречные уважительно раскланивались с Батутой, кивали и Серику. Проезжий боярин остановился, сказал:
— Здравствуй, Батута!
Не снимая шапки, Батута медленно произнес:
— И ты здравствуй… Как мой меч? Еще не опробовал?
— Опро-обовал… Добрый меч. По приказу князя в печенежскую землю ходил под личиной германского рыцаря…
Серик не удержался, нетерпеливо спросил:
— Ну, и што там?
Боярин медленно оглядел его с ног до головы, спросил небрежно:
— А это еще что за пацаненок?
— Брат это мой… — обронил Батута.
— А не рано ли твоему братцу такими игрушками баловаться? — с едкой иронией в голосе вопросил боярин.
Серик обозлился, медленно выговорил:
— То-то тебя князь послал в печенежские земли; с такой рожей и пузом, ну, вылитый германец! — боярин изумленно приподнял брови, а Серик продолжал: — Хочешь по-настоящему братов меч испробовать? Давай, слезай с коня!..
Боярин добродушно покачал головой:
— Ну и брат у тебя! Он что, и правда, такой лихой?
— А ты испытай… — с подначкой проговорил Батута. Но тут же посерьезнел, и спросил: — Ну, и что там, в печенежских землях?
— А тревожно как-то… Германцев полно. Ходят толпами в белых плащах с красными крестами. Не к добру все это… Слышь, Батута, а ты отдашь за моего сына свою младшую?
Вперед выступила мать и строго выговорила:
— Ты, боярин, шути, да не заговаривайся! Знаем мы, каково простой девушке в боярской семье…
Боярин смутился, сказал потупившись:
— Да не шучу я… Разве может быть урон боярской чести, породниться с таким мастером? — тронув коня, он поехал своей дорогой.
Глядя ему вслед, Батута проговорил:
— И верно, тревожно что-то… Князь соглядатаев посылает в земли печенежские… Прав ты, Серик; большой войной пахнет. Раньше набеги случались, как гром с ясного неба, но и отбивали их с легкостью. А сейчас угроза копится, будто гроза среди тихого дня…