— Ты боишься?
— Нет, — слишком поспешно.
— И чего же ты боишься?
Девушка распахивает свои невозможные глаза, несколько секунд сердито смотрит на властителя, потом опускает голову и фыркает, совсем как любимая гончая царя. И повелитель запускает пальцы в длинные шелковистые волосы, гладит, словно хочет успокоить испуганное животное, а чужеземка смеется и поднимает сверкающие глаза:
— Я не знаю. Я сама не могу себя понять…
Правитель Хизра внезапно осознает, что покорен, уже навсегда, а чем именно, и для чего его сердце сдалось в плен этой деве — одним богам ведомо. И знает лишь только, что все сокровища, какими владеет, бросит к этим ногам, и так больно от этого знания, что в груди всё сжимается, словно чужеземка уже вытащила и забрала себе трепещущее сердце. Повелитель хмурится и клянется себе скрыть в тайне ото всех власть, которую нежданно получила над ним эта пленница. А та смотрит растерянно и не может понять, чем вызвала недовольство, и ее брови тоже хмурятся, невольно повторяя выражение лица властителя.
И царь вдруг постигает, чего боялась дева и почему смеялась, и самому ему хочется улыбаться, кусая губы, но годы правления помогают сохранить выдержку и не показать все чувства, в миг овладевшие им. Он позволяет только малой толике своего нового звания вырваться наружу и видит, как вновь расцветает на юном лице робкая улыбка. И вспоминаются повелителю все сказания и все песни о любви, когда с первого взгляда понимали возлюбленные, что на всю жизнь покорены, и что не будет им больше покоя вдали от избранника сердца своего. Никогда не верил властитель в эти сказки, а тут вдруг понял — все правда — до последнего слова, до буквы последней.
И не в силах сдерживаться больше, повелитель наклоняется, глядя прямо в эти невозможные очи, а девушка, все поняв, обвивает руками шею, прижимается к губам, замирает не дыша. И властитель сцеловывает с ее нежного рта улыбку, и сладкие уста, дрогнув, приоткрываются, пропуская завоевателя, и он чувствует на языке тихий изумленный стон. Прижимает крепче, и поцелуй из робкого становится жадным, собственническим. Царь почти задыхается, чего с ним не бывало никогда, от одного единственного прикосновения губ разгорается огонь в его теле.
А пленница уже пытается развязать пояс на его одеянии, и внезапная мысль предательской болью обжигает сознание — а так ли невинна невольница, как сказал купец, но пояс не поддается, и на лице девушки появляется обиженное выражение, словно ей дали сласть, которую никак не развернуть; повелитель смеется от облегчения, а дева дуется еще больше и сердито дергает за шелковые кисти. Властитель уже и не помнит, когда последний раз раздевался сам, но сейчас он почти с яростью срывает пояс и отбрасывает его на пол. С остальной одеждой справиться уже легче, и чужеземка стягивает ее, неумело, путаясь в завязках, а нежный румянец все сильнее и сильнее покрывает ее щеки — еще одно чудо, никогда не виданное повелителем — кожа становится розовой, словно ее тронули последние лучи заходящего солнца, и походит на нагретый за день мрамор.
Одежды пленницы можно снять одним движением, и они с тихим шорохом ложатся на пол, а девушку словно вдруг покидает вся ее храбрость, и она стоит неподвижно, закрыв глаза.
Глава 11
Тайное имя
Моя любовь к тебе — мой храм, но вот беда,
Лежит через пески укоров путь туда.
Где обитаешь ты, там — населенный город,
А остальные все пустынны города.
Взгляни же на меня, подай мне весть — и буду
Я счастлив даже в день Последнего суда.
Ведь если верим мы в великодушье кравчих,
Вино для нас течет, как полая вода.
Смолкает муэдзин, он забывает долг свой,
Когда проходишь ты, чиста и молода.
Что написал Джами, не по тебе тоскуя,
Слезами по тебе он смоет навсегда.
Джами Абдурахман.
Фатих:
— И чего же ты страшишься теперь? — царь притягивает к себе деву, прижимает тесно.
Кожа ее прохладна, но внутри нее таится жар, и источает она запах любимых благовоний повелителя.
Чужеземка приоткрывает один глаз, неуверенно пожимает плечом, словно и сама удивлена. Царь садится на ложе, устраивая девушку на коленях, та на секунду замирает, а потом поворачивается, так чтобы оказаться лицом к лицу с повелителем. Тонкие прохладные пальцы пробегают по скулам, поглаживают брови, пленница что-то недовольно бормочет на неизвестном языке, а потом вдруг наклоняется и делает нечто такое, чего искушенный в ласках властитель не испытывал никогда в жизни — целует в кончик носа.