— У него есть влиятельные друзья в полиции, — заметил Борисевич.
— Полагаю, именно из этого ведомства он и получил информацию обо мне. Но! — Казик воздел палец к потолку. — Насколько я понимаю, господин Грибанов в полицию не обращался. Следовательно, задействовать официальные органы Виктор Эдуардович никак не мог. Даже неофициально. Потому как уж там-то об этом секрете узнал бы не один человек. Так что я оказался хоть и незнакомым, но единственным, кому можно было доверить это дело.
— Лагутин всё узнал от Ряшенцева, — не спросил, а констатировал Борисевич.
— Однако Антон Федорович оказался свидетелем случайно, — уточнил Казик. — У него заранее был назначен визит на то самое время, когда и произошла вся эта беда. Впрочем, вам легко проверить.
— Проверили, — кивнул Вадим. — Внешне всё так и выглядит.
— А вот вчерашний визит был, разумеется, подстроен. Чтобы я якобы совершенно неожиданно обо всём узнал. Вы, вероятно, об этом догадались?
— Примерно, — вновь кивнул Вадим. — Но Лагутин вам объяснил, зачем ему понадобилось влезать в эту историю?
— Объяснил. Виктор Эдуардович предполагает, что речь идёт о выкупе. Причём весьма солидном. И что деньги ваш Александр Дмитриевич в конечном счете позаимствует из тех средств, которые ему выделят на строительство конгресс-холла. А ведомство Лагутина контролирует правильное использование этих средств, и потому сам господин Лагутин хочет выяснить — кто похитители. Но! — На сей раз Казик устремил к потолку сразу всю ладонь, покрутил пальцами, словно пытаясь ухватить воздух. — Что-то меня беспокоит в этих объяснениях. Я не могу уловить — что конкретно, это нечто трудноосязаемое. Но я чувствую: есть какой-то другой мотив и, подозреваю, не самый уважительный. Тем более что Виктор Эдуардович откровенно недолюбливает вашего Александра Дмитриевича.
— Вам как психологу любопытно докопаться до мотива?
— Видите ли, уважаемый Вадим Юрьевич. — Казик вздохнул, посмотрел на Борисевича с неожиданной грустью. — Я никогда не был женат и у меня нет детей. Но у моей сестры Софочки есть сын Давид, мы воспитывали его вместе, и я его очень люблю. И вообще… вы думаете, для нас, евреев, самое святое — это Тора? Да, конечно, Тора, особенно для верующих людей, — это закон жизни. Но в жизни для нас, евреев, самое святое — это дети. Ваш Грибанов может оказаться очень плохим человеком, но его ребенок не должен отвечать ни за чьи грехи. И никто не должен использовать ребенка в своих грешных помыслах. Поэтому я предлагаю вам свою помощь. Поверьте, она не будет вам лишней.
Из кафе они вышли вместе, но каждый направился к своей машине. Казик на прощание помахал рукой, словно давнему другу на вокзальном перроне. Борисевич тоже собрался изобразить дружеский прощальный жест, но вместо этого схватился за телефон.
— Ты знаешь, зачем полицейский капитан пожаловал к Еланцевой? — спросил Попов.
— Ну и зачем? — спросил, в свою очередь, Борисевич.
— По поводу охранной сигнализации. Пришел систему покруче предлагать. Причём это не капитан от полиции, а прямо-таки полковник от бизнеса. Лихо пытался Еланцеву на серьезные бабки раскрутить, но дамочка крепенькой оказалась и довольно ловко отказалась. В общем, вывернулась так, что и она не при дополнительных тратах, и капитан не при больших обидах.
— Всего-навсего? — уточнил Вадим.
— Абсолютно.
— Тогда это неинтересно.
— Зато вовремя. Не пришлось мне очередной раз страху на салонных дамочек нагонять.
— Еланцева не такая уж пугливая, — отдал должное Борисевич.
ГЛАВА 19
— Знаешь, что я тебе скажу? Ты затеял опасную игру, — скорбно изрекла Софья Михайловна. — Если этот Лагутин узнает, что ты связался с этим Борисевичем… Аркаша, нам ничего не останется, как бежать в Америку и сесть на шею Давиду.
— В Америку? Хм-м… А я сказал Борисевичу, что у меня только один путь — на Северный полюс. Вот видишь, Софочка, оказывается, всё не так плохо. Как в том анекдоте про еврея, которого съел чёрт. Сначала бедный еврей сильно расстроился, а потом понял, что два выхода, но у него есть.
— Все шуточки шутишь, — поджала губы сестра. — Я, по крайней мере, знаю английский язык, а ты не сможешь купить даже булку хлеба, потому что Давид живет в районе, где нет русских. Впрочем, — добавила она мстительно, — уж тогда ты точно сбросишь куда больше трех килограммов, потому что у тебя не получится втихаря покупать себе печенье и колбасу. У тебя, во-первых, не будет заначки, а во-вторых, ты не объяснишься с продавцами.