Губы растянулись в весьма ехидную улыбку, и Казик понял, что в эту самую "первую группу" втиснуться намеревается как раз Ольховникова.
— А зачем надо втискиваться? — Вот этого он как раз не понял.
— О! Это очевидно, — одарила Казика покровительственной улыбкой Клавдия Григорьевна. — Есть разные виды показа. В данном случае это совсем не концерт, где самое вкусное приберегают на десерт. Это своего рода конкурс идей, где в выигрыше будет тот, чья идея не только понравится больше, но и раньше. Представьте: вы демонстрируете наряд, где присутствует, к примеру, оригинальный покрой воротника. Устроителям и публике очень нравится. А через десять минут кто-то другой демонстрирует пусть не в точности такой, но похожий покрой воротника.
Уверяю вас, интерес будет уже значительно ниже. Сливки, так сказать, уже сняты.
— Но ведь это в некотором роде плагиат? — осторожно предположил Аркадий Михайлович.
— Отнюдь. В нашем искусстве многие идеи витают в воздухе, существуют общие тенденции, те или иные особенности моды, а потому определенные пересечения неизбежны. И весь вопрос: кто-то пересечётся с тобой или ты пересечёшься с кем-то. Поэтому на данном фестивале самое удачное — это попасть в первую группу показа.
— То есть жребий?
— Увы. — Лицо Ольховниковой приобрело кислый вид. — Это определяют сами организаторы. Как захотят, так и сделают. И понятно, что участники здесь заранее будут наступать друг другу на подолы. Вениамин, конечно, это и в голову себе не берет. Он ведь мнит себя неповторимым творцом! А вот Маргарита…
"Её госпожа Ольховникова явно намеревается как следует подвинуть могучим бедром, — подумал Аркадий Михайлович, — и, похоже, не только её". Вслух же произнес, придав голосу максимум доверительности:
— Я пока не знаком с этими господами, но буквально перед визитом к вам краем уха услышал, что в салоне Феклистова какие-то серьезные проблемы.
— Да?! — Черные глаза сверкнули искрами, а тонкие губы превратились в кольцо, сквозь которое полыхнуло пламя. — Неприятности? Какие?! — И тут же искры погасли, а губы сомкнулись, словно створками прикрыв горячую печь. — Довольно неожиданно… А в чем всё-таки дело? — произнесла Ольховникова таким тоном, каким спрашивают о чём-то в общем любопытном, но не слишком принципиальном. К примеру, о засухе где-нибудь в Африке.
— По правде говоря, не знаю. Может, это вообще всего лишь слухи, — пожал плечами Казик.
— Наверное, не могут заплатить за показ всех моделей на фестивале. Эти москвичи три шкуры дерут! — добавила Клавдия Григорьевна довольно искренне.
Салон Ольховниковой Казик покинул через час с небольшим и тут же позвонил Борисевичу.
— У меня странное чувство, Вадим Юрьевич. С одной стороны, эта дама хоть и тщательно скрывает, но явно боится Феклистова. Боится не вообще, а применительно к фестивалю в Москве. Вы бы видели, как она обрадовалась, узнав, что в его салоне возникли проблемы. Клавдия Григорьевна не самая хорошая актриса, хотя, безусловно, умеет очень быстро взять себя в руки. А с другой стороны, именно потому, что она не самая хорошая актриса, мне показалось, она понятия не имеет о действительной проблеме, которая возникла в салоне. Так что я, пожалуй, зря потратил время.
— А вот я не зря, — откликнулся Борисевич. — Мои ребята нашли в примерочной Феклистова "жучок", причем довольно мощный. Он был припрятан за батареей, куда уборщица почти никогда не заглядывает, особенно когда отопление отключено. Судя по пыли, стоит он там не больше недели.
— Очень интересно! — обрадовался Казик.
— Ещё бы. И особенно интересно: почему его оттуда вовремя не забрали? Не смогли или не захотели?
— Н-да, интересно… — пробормотал Казик. — Особенно последнее.
ГЛАВА 20
Уже где-то на десятой минуте разговора Вадиму стало тошно.
Упёртый буквоед. Педант и зануда. Ходячий свод правил, установленных единолично и не подлежащих пересмотру. "Наперстки" в виде кофейных чашек, одноразовые тапочки у порога, карандаши с обязательной резинкой на конце… И эта придуманная им дурь в виде семейного совета. Видите ли, он так договорился со своими домочадцами, и теперь Вадим вынужден отчитываться о проделанной работе не только перед начальником, но также перед его женой и матерью. И чувствовать себя садистом, измывающимся над женщинами.