— Если позволите, — вкрадчиво заметил Казик, — я бы с вами кое-какими своими мыслями поделился.
— Поделитесь, — согласился Вадим, всё также вперившись взглядом в черноту за стеклом. Эта чернота как-то умиротворяла и… расслабляла. Как будто прикрыл веки и от всего и всех отгородился. И сейчас уснёшь. И будешь видеть спокойные добрые сны.
Он устал. Он очень устал за эти дни. А ещё надо забирать Еланцеву, что-то ей объяснять и о чём-то говорить. И Феклистова успокаивать, что уж совсем невмоготу. Лучше бы Феклистов наглотался снотворного, а Еланцева не задавала вопросов. А ещё лучше, чтобы пригласила к себе домой и сварила крепкий кофе. Он вдруг представил себя на Ритиной кухне с нормальной (не наперсточной, как в доме у Грибанова) чашкой кофе и почувствовал, как внутри разлилось что-то горячее, но не обжигающее, и на душе стало уютно, словно в холодный день под пуховым одеялом.
"Закрути с этой бабой роман!" — настаивал начальник, а Вадим жёстко отбивался. Не вслух, но про себя, твердо уверенный, что Рите нечего делать в его жизни, где вполне мирно устроились Тамара и Оленька. Чудные женщины, прекрасные любовницы… Вот бы сейчас домой и… на сон грядущий. Он представил себя с Тамарой, он представил себя с Оленькой… и не испытал ровным счётом ничего. Ну ничегошеньки, если не считать тупого безразличия.
Наверное, это от усталости. А ведь ещё предстоит продумать план на завтра, и в первую очередь прикинуть, как выловить того хиппаря. Всё отнюдь не просто. Если хиппарь всего лишь сводит с Феклистовым свои личные счёты, то вполне может понадеяться на пацанов. В конце концов, проверить исход операции с кирпичом — не проблема, достаточно позвонить Феклистову и убедиться в его тяжелом состоянии. А если счёты куда более серьёзные и заказчик опытный, то он мог проследить и за Феклистовым, и за этими тремя дурачками, а в итоге увидеть, что нападение кончилось ничем и даже хуже: одного из пацанов сцапали и куда-то отволокли. Тогда заказчик-хиппарь на встречу завтра не явится, и придётся соображать, что с этим делать. И стоит ли вообще что-то делать, потому как совсем неочевидно, что это имеет отношение к прямой работе начальника службы безопасности, который должен ловить не обидчиков портняжек, а похитителей Карины Грибановой.
— Так что у вас за мысли? — Вадим вдруг сообразил, что Казик молчит, тихонько посапывая рядом. Задремал, что ли?
— Я так думаю, что нападение на Маргариту Викторовну не имеет никакого отношения к нападению на Вениамина, — с бодрой готовностью откликнулся Аркадий Михайлович. — На мой взгляд, совершенно разные почерки. С Маргаритой Викторовной были взрослые мужчины, готовые тут же вскочить на свой мотоцикл и умчаться. С Вениамином — подростки, которым заплатили за элементарное хулиганство… Я не спрашиваю: зачем вообще понадобилось нападать на Маргариту Викторовну и Вениамина? Я спрашиваю: почему такие разные манеры?
— А вы не спрашиваете: при чём здесь Карина Грибанова?
— Спрашиваю. Но у меня нет ответа. Хотя… — Казик вдруг покрутил головой, повёл носом и стал похож на встрепенувшегося попугая. — Я совсем не исключаю, что и Маргариту Викторовну, и Вениамина решили припугнуть. Маргариту Викторовну сразу после похищения девочки, а Вениамина — после того как вы обнаружили в его кабинете "жучок". Вы ведь "жучок" изъяли? Значит, те, кто его установил, поняли, что прослушивающее устройство обнаружено.
— Но вы же сами сказали про разные почерки, — напомнил Борисевич.
— Да, — вздохнул Аркадий Михайлович, — и это меня сильно смущает.
— А если я вам предложу совершенно банальный вариант: одни и те же люди намеренно изменили этот самый почерк — вы смущаться будете не так сильно?
— А зачем они его специально меняли? Эти люди — наивные люди? Они считают, что никто не уловит связи между нападением на Маргариту Викторовну и Вениамина?
— Мы с вами запутались, — сказал Борисевич и завёл мотор. — У нас нет вразумительных версий. Ни по поводу этих нападений, ни по поводу того, кому понадобилось звонить на телевидение.
— Утро вечера мудренее, — философски изрек Аркадий Михайлович.