Мужчина хмуро кивнул.
- Это ты? - сипловато, по-сельски вымолвил он. - Значит, все-таки решил и сам убедиться? Ничего, я тебя уже третий день чувствую...
Дубинка слегка подпрыгнула.
Старухи, окружающие его, тут же, как по команде, отпрянули и, сомкнувшись у входа, загундосили обморочными голосами:
- Свят, свят, свят!...
Руки их так и мелькали.
Хельц неприятно поморщился.
- Вы же тут устроили черт-те что. Никакая магия, ни белая, ни черная, не работает. На своих двоих - я и дольше бы мог добираться. - И добавил, кивнув на старух, которые крестились, как заведенные. - Это, значит, твои союзники? Небогато...
Из кармана элегантного пиджака он достал американские яркие сигареты и достаточно вызывающе прикурил от золотой зажигалки.
Поплыло облачко дыма.
Кряжистый рослый мужчина дернулся, чтобы не коснуться его, но умерил порыв и лишь помахал рукой - как лопатой.
- Ты зачем приехал? - сумрачно спросил он. - Насмехаться? Я не позволю тебе насмехаться. Даже люди не насмехаются над умирающими. И ты можешь хотя бы этому у них поучиться. Слабый больной старик...
Выпученные глаза слезились, грудь под вытертым свитером бурно вздымалась, а дубинка в руках подрагивала, как будто приготовленная для удара.
Чувствовалось, что он еле сдерживается.
Хельц глубоко затянулся.
- Не такой уж, наверное, умирающий, - едко заметил он. - "Мертвую зону" поставил, организовал себе климат, вообще неплохо устроился... Выразительным взглядом он обвел расцветающие окрестности: чисто-синее небо, свежую молодую траву, одуванчики, желтеющие вокруг стоглазой яичницей. Силы еще, вероятно, наличествуют...
- Это не он, а я, - сообщил рослый мужчина. - Может же он иметь последнее в жизни желание? Помолчи! Он хотел видеть солнце...
Рослый мужчина почти выкрикнул эту фразу - после чего отступил и добавил сквозь тупо сжатые зубы:
- Уйди!
- Свят, свят, свят!... - бормотали старухи.
- Значит, ты меня все же не пустишь? - задумчиво спросил Хельц. - А к чему это приведет, ты подумал? Неужели мы будем вот тут драться друг с другом? Пожилые умные люди, которым немного осталось. Ты меня, значит, в рыло, а я тебе - кулаками по шее. Как это будет выглядеть?
Он передернул плечами.
Однако, аргументы не произвели впечатления. Кряжистый рослый мужчина стоял, как скала, и в топорном лице не ощущалось никакого сомнения.
- Говори-говори. Говорить ты всегда был мастер...
Он вдруг мелко-мелко затряс головой, наклонил её, точно в ухо шептал кто-то невидимый, зверски вылупил желтые бессмысленные глаза и, как будто ударенный молнией, выронил брякнувшую о землю дубинку. А затем отступил на два шага, освобождая проход.
- Иди, зовет...
Голос был сдавленный.
Хельц, внезапно заволновавшись, бросил в траву сигарету и, минуя старух, порхнувших от него, как испуганные воробьи, чуть споткнувшись, влетел в довольно тесную приемную амбулатории, часть которой огораживал деревянный барьер, а по стенам висели плакаты, пропагандирующие гигиену. Вид больницы внутри был даже хуже, чем можно было рассчитывать: тусклый страшненький ободранный коридор, горбыли половиц, которые жутко скрипели, два засохших растения на серых от пыли окнах. Убожество невыносимое. Раздражение Хельца усиливалось, и, пройдя мимо сонной, равнодушной к окружающему медсестры, пропилив коридор, упирающийся почему-то в двери библиотеки, и протиснувшись мимо каталки в палату, где на ближней ко входу кровати пребывал в неподвижности высохший древний старик, весь седой, протянувший бессильные руки поверх одеяла, он подвинул ногой истертый посетителями табурет и, усевшись, спросил - вопреки тому, что глаза у старика были закрыты:
- Ну и зачем это все понадобилось, отец? Неужели тебе так уж важно мнение тобою же выпестованных созданий? Разумеется, они наслоят вокруг данного случая множество красивых легенд, разумеется, они создадут интереснейшие творения литературы и живописи, разумеется эхо преданий пойдет теперь из поколение в поколение. Все это будет. Если мир, разумеется, не перестанет существовать вообще. Если он не оскудеет после Ухода. Да, конечно. Но мы-то с тобой понимаем, что это - комедия...
Он нервно сглотнул.
- Комедия?.. - через некоторое время спросил старик. Шевельнул тяжелыми веками, и забелели сквозь щели молочные катаракты. Скобки резких морщин опоясали нос. - Может быть, ты и прав, это выглядит как комедия. Но однажды сказано было, что ничто не вечно под солнцем. К сожалению, эти слова оказались пророческими...
Он слегка шевельнулся - древняя сухая рука, представляющая собой сбор костей, обтянутых кожей, осторожно, как в трансе, переместилась туда, где сердце. Тут же из рукава больничной рубахи выполз черный, наверное, сытенький таракан и, прислушиваясь, повел длинными усиками. Старик скосил на него глаза, и таракан послушно попятился в тканевые извивы.
- Боже мой!.. - сказал Хельц брезгливо.
Тогда старик подтянул вторую иссохшую руку, и она легла поверх первой, образовав перекрестье.
- Ты ещё все-таки молод, - скрипуче выдавил он. - Ты ещё очень молод и очень честолюбив. Ты не понимаешь пока, что многое просто не имеет значения. Власть, богатство, сопутствующее им почитание. Это - атрибутика слабых, черпающих силы во внешнем. Им нужны доказательства собственного существования. А мне это безразлично. Я и так существую, и доказательств не требуется. Ты, надеюсь, со временем избавишься от тщеславия. И тебя перестанет смущать этот театральный порок. Потому что комедия жизни и трагедия бытия - неразделимы...
Старик, точно устав, сомкнул узкие губы. Чувствовалось, что говорит он с огромным трудом: щеки впали, а желтые зубы постукивали друг о друга.
Слышался свист дыхания в жилистом горле.
- Но почему, почему? - яростно спросил Хельц, наклоняясь над койкой и поправляя сбившееся одеяло. Он смущался переживаний, которые в нем клокотали. - Да, конечно, все у тебя получилось не так. Не возобладало смирение, святость мира замутнена была мелкими интересами, прелесть зла оказалась сильнее, чем идеалы добра. Царство Божие было расхищено по кусочкам. Правильно, я первый должен был бы согласиться с тобою. Но ведь это - великолепное представление, это - игра. Это - буйство марионеток, которые получили свободу. Выбрали они, конечно, не то, что тебе хотелось бы, ну и ладно, в конце концов, на них можно махнуть рукой. Пусть живут, как хотят, и пусть сами устраивают свои делишки. Но отчаяние? Ты же сам учил, что отчаяние - смертный грех. И тем более грех, если вызван он суетными обстоятельствами...