— Где?
— По балке.
— По какой балке?
— Пойдем покажу. — И застряла с ним в дверях. Бородин смотрел на ее верхнюю губу с едва заметными светлыми волосиками и капельками пота, выступившими от волнения, на зарозовевшие щеки и думал: «Что же это творится! Поберегись, Василий! Это может стать такой же ошибкой, как любовь к Лиде. Вспомни, чем все кончилось! Сейчас, именно сейчас дай Елене понять, что между нами могут быть только товарищеские отношения».
Елена приклонила голову к его плечу. Бородин услышал, как гулко бьется девичье сердце, как высоко вздымается грудь, и взял в горсть туго сплетенные, сухо шуршащие волосы, поцеловал их. Елена подняла на Бородина глаза, и он словно погрузился в голубые волны, которые вот-вот сомкнутся над ним.
В прихожей послышалось шарканье ног.
— Непонятное творится на дворе, — сказала Семеновна, входя в комнату. — То ли дождь надвигается, то ли пожар где-то начался. Чернота какая-то плывет от хутора.
Елена приникла к окну.
— При таком ветре страшно подумать о пожаре, — сказала она. — Что-то беспокойно у меня на душе. Пойдемте, Василий Никандрович, в хутор.
Теперь они не могли расстаться ни на минуту, крепко держась друг за друга, качались на ветру, как две камышинки, пока не приткнулись к стогу соломы, в затишке. Елена, отрываясь от его губ, шептала с закрытыми глазами: «Не надо, не надо…» И они брели дальше, стараясь прикрыть друг друга от ветра и секущих лицо и руки комочков земли. Он подумал о странном совпадении того, что творилось у него на душе и в природе, и вспомнил, что уже что-то подобное пережил, такой же ветер и неустроенность, такое же безрассудство. Это было много лет назад, во время одной загородной вылазки, когда вдруг закружился вихрь, пыль поднялась над степью и они с Лидой забежали в шалаш на бахче: хлынул проливной дождь с градом. При вспышке молнии арбузы на бахче превращались из зеленых в серо-стальные, напоминая пушечные ядра. По шалашу хлестало, рвало ветки, вода просачивалась, попадала за шиворот. Лида дрожала от холода. И теперь многое напоминало тот день и ту погоду, и было так же неустроенно, смутно на душе, как тогда.
«Пусть, пусть, — твердил он себе, — пусть все повторится. Чего бояться? Жизнь не зануздаешь!»
8
Ночью негаданно-нежданно стих ветер, посветлело, и, выйдя во двор, Елена увидела на агатово-черном небе чистую, яркую луну. Далеко была видна степь, призрачная, в холодно-серой стыни.
Где-то на краю хутора завыла собака, и по сердцу словно провели наждаком. Елена невольно подумала о том, что это не к добру. Кому же предназначалось в хуторе уйти на покой? Но, может быть, собака предчувствовала какую-нибудь другую беду?
Елена поежилась, вернулась в дом с грустными мыслями, даже безветрие не радовало. А утром она пробудилась под знакомое подвывание. Вначале показалось, что это та же собака, но взыграл после ночного отдыха еще более свирепый астраханец.
Пыль в воздухе висела мелкая, как мука, и все вокруг нее было припорошено, как возле мельницы. Редко-редко где появится человек, еще реже простучит за окном подвода. Хутор притих, лишь надсадно скрипела чья-то незакрытая калитка. Бригадный двор опустел, по убитому пятачку ветер гонял шматки соломы. Под навесом амбара, в затишке, толпились бабы. Вызванные с ферм для протравливания и отгрузки семян в поле, одетые в стеганки, туго повязанные платками, в грубых сапогах, с засохшим на голенищах навозом, они угрюмо молчали. А прежде бы от шуток и смеха дрожали стены амбара.
Одна Варвара нет-нет да и скажет что-нибудь злое, вроде: «Гоняют людей зазря! А дома вся работа стоит».
Но никто не отзывался. Хуторские бабы недолюбливали Варвару за развязность, даже за накрашенные губы в эти черные дни, когда всем было не до своей внешности.
Варвара сердито стукнула о землю деревянными граблями:
— Сколько можно ждать кладовщика?
— Правда, бабоньки, ведь у самих дел невпроворот, — поддакнул кто-то.
И сразу все загомонили:
— Деньги нам не начислят за то, что стоим под амбаром.
— Сходил бы кто-нибудь к Чопу. Варвара, где твой дядя задевался?
— Вон, кажись, катит… Или это Филипп Артемович?
Во двор на почтовой линейке въехал взъерошенный Сайкин, на ходу, не выпуская из рук вожжей, соскочил на землю.
— На вас лица нет, Филипп Артемович. Что случилось? — кинулись к нему бабы.
— Эх и не спрашивайте. По всему видно, не быть урожаю!
— А что сделаешь, если метет и метет?
— Ничем не уймешь бурю.
— Наделала делов, — запричитали бабы.