Елена сидела с краю стола, облокотись на угол, одетая в повседневное заношенное пальто, покрытая темным платком: за делами некогда расчесать волосы. Она как будто постарела за эти дни. Посеревшие глаза ее в упор, осуждающе смотрели на Рубцова. Хотелось ей, очень хотелось ввязаться с ним в спор, но она поняла, что мало чего добьется и лишь уронит себя в глазах колхозников.
— Вот, вот, я же и говорю, — продолжал Засядьволк. — Кое-кому наш председатель пришелся не по вкусу. Смешно получается, ей-богу! Все мы здесь сидящие одобряли действия председателя единодушно. А теперь осуждаем почему-то одну. Осудим, свалим на нее всю вину, благо нас высокое начальство поддерживает, и в сторонку. Чистенькие!
Кто-то громко выкрикнул:
— Что за письмо у товарища Рубцова?
— Верно. Что за письмо? Кто писал? — зашумели колхозники.
— Об этом надо Филиппа Артемовича спросить. Он у нас почтой заведует.
— Неужто на свою дочь наябедничал?
— Ай-ай, до чего докатился!
— Вслезовую закричишь от такого отца.
— Не вышло, у бедного, ничего. Вот досада человеку!
Погромыхивало. Темное и страшное надвигалось на хутор. Было тревожно. В предчувствии беды люди поглядывали на мрачное небо и в заволоченную пылью степь, где, сдавалось, собирались несметные черные силы. У калитки Чоп посмотрел на запад и с обидой сказал:
— Не сплетнями сейчас надо заниматься, а севом. Эй, Филипп Артемович! — крикнул он через штакетник соседу, входившему во двор.
Сайкин остановился хмурый, нелюдимый:
— Чего тебе?
— Небо не на шутку вражится. Темно как стало. Смотри, что от захода ползет. При такой суши гроза бед наделает. Я давеча говорил Захару Наливайке, он теперь общественный пожарник: инвентарь в беспорядке. На щите один ржавый багор висит. Вода в бочках высохла, а возле фермы кадка совсем развалилась, ни одного ящика с песком. Сгорим в один час!
— Пусть все пропадет пропадом! — Сайкин хлопнул калиткой.
Чоп покачал головой, ворча:
— Ну и человек! До чего же колючий.
— Дядя, о чем это вы? — удивилась Варвара, выглядывая из сеней.
— О чем, о чем… — Чоп кивнул на небо. — Гроза находит. Загоняй скотину в сарай!
Сайкин оглядел свой просторный двор, груду кирпича, песка и досок для гаража, который он начал было строить и бросил, и все вокруг, прежде родное, как часть его самого, теперь показалось чужим, делать тут вроде уже нечего. Он до сих пор считал, что основательность, домовитость, семейный устой создают вещи. Оказывается, другое. Вот говорят: «Кошка привыкнет к месту, собака к человеку». К чему же он был привязан, что вдруг почувствовал себя так неприкаянно?
«Не вышло!» — слышал Сайкин за спиной и ловил на себе осуждающие взгляды хуторян, когда шел из правления домой, и было так гадко, словно после долгой, мерзкой попойки. На веранде он сел за стол, сгорбился, не зная, как будет смотреть Елене в глаза. Дом будто осиротел, хозяин не чувствовал себя хозяином, вздрагивал от стука ставни, боялся громко кашлянуть, загреметь стулом. Сайкин поднялся, толкнул дверь в комнату, чудилось, нежилую, пугающую пустотой. Дверь натужно заскрипела, чего за ней прежде не замечалось, а стук каблуков гулко разнесся по дому.
Елена ничком лежала на диване, плакала. У Сайкина кольнуло сердце.
— Дочка…
Рука потянулась к вздрагивающему плечу Елены. Но она резко поднялась — красные глаза, сердитый взгляд, в котором то же самое: «Не вышло!»
— Что вам еще надо от меня? Что?
Гнев ее вызвал у Сайкина протест, еще больше уверил в своей правоте: «Делай ты по-хорошему, по-семейному, я бы ничего плохого не позволил и другому не дал бы тебя пальцем тронуть. Сама же виновата!»
— Зло надо мной верх взяло! — оправдывался он, но лицо Елены хмурилось, все неприветливее смотрели глаза. В них Сайкин видел одно осуждение, одну неприязнь к себе.
И снова стало безрадостно, глаза не ласкали добротные домашние вещи, на которые Сайкин не жалел денег. Прежде он мысленно разговаривал с каждым новым предметом, появлявшимся в доме. Бывало, обласкает глазами и скажет: «Ай-ай, сколько денег за тебя отвалено! Я бы сроду не купил, да Варвара подбила. Ну да ладно, вижу, вещь добрая, нужная. Служи хорошо хозяину и хозяйке». И вещь будто ярче сияла от ласковых слов Сайкина. Скажи он: «Передвинься в угол, там удобней будет», и она, чудилось, тотчас передвинется.