— Вот и всё… — сказала Елена, оглядывая тлеющее пожарище, похожее на поле отгремевшего сражения.
Чоп поправлял заваленный пожарниками забор. Он то и дело отрывался от работы, отдыхал. Особенно трудно ему было установить вывороченный из земли столб. Рубцов подошел, обнял столб, приподнял и с силой бросил в яму. Затем засыпал землей, старательно притоптал бугорок.
— Ладно, — сказал Чоп. — Не сто лет ему стоять. Спасибо, Дмитрий Дмитриевич! Эх и бед наделала черная буря, хоть и с энтузиазмом боролся народ. Да не так просто осилить стихию. Вон как взял пожар под гребло целую улицу.
Рубцов вернулся к пожарной машине, в последний раз окинул взглядом пепелище, заметил Елену и окликнул:
— Поедемте в райком, обсудим, как быть.
Сидели в машине молчаливые, под сильным впечатлением случившегося, думая каждый о своем. На полпути машина зачихала, задергалась и остановилась. Шофер полез в мотор, а Рубцов вышел на дорогу, увидел побежавшего в терновые кусты человека. Поведение его показалось странным.
— Эй, кто там? А ну вернись!
— Да это Филипп Артемович, — .сказал шофер с усмешкой.
— Почему же он прячется?
Шофер снова усмехнулся и кивнул на постройки птицефермы невдалеке:
— Сдается, за курами крался.
Елена сердито глянула на шофера и пошла к терновнику.
Среди ровной степи возвышался насупленный, угрюмый курган с желтоватой плешиной на одной стороне. Сайкин подошел к нему, огляделся. Восток был сумрачный, тучи ползли, казалось, по самой земле. Дул холодный ветер. Неожиданно далеко впереди взвихрился столб пыли и, поднимаясь выше и выше, достиг туч. А здесь, у кургана, ветер теребил белесые стебли приземистой цепкой полыни и рвал на Сайкине одежду, продувал насквозь. Впереди не было ни городов, ни людей, одни только дикие полынные степи. Думать об этом было жутковато, и Сайкин повернул назад, к еще тлевшей, как пепелище, вечерней заре. Она с трудом пробивалась сквозь непролазные тучи, угасая на глазах. Сайкин вспоминал города, кипучую, полную интереса жизнь и спрашивал себя: почему, почему он похоронил себя в хуторе? По малодушию? Или что-то непостижимое упорно противилось ему?
«Уеду куда глаза глядят!» — подумал Сайкин и повеселел от того, что принял это решение, в сущности очень простое и естественное в его теперешнем положении. Уже накрапывал дождь, крупные капли шлепались в дорожную пыль. Под их ударами и встречным упругим ветром он почувствовал в себе какую-то отчаянную, замирающую в груди радость, словно очертя голову выбросился из самолета на парашюте.
— Дядя! Дядя!
Сайкин вздрогнул, обернулся, не понимая, то ли послышалось, то ли на самом деле его звали. Голос, который донесся до него сквозь ветер и мрак, напомнил голос матери, когда она кликала сына домой в густых осенних сумерках, выйдя за калитку. Сайкин различил женскую фигуру с вытянутыми руками там, у кургана, от которого он уже далеко ушел, и дрожь пробежала по его телу. Он стоял, охваченный страхом, всматриваясь в сумерки.
Но это была Елена, растрепанная ветром, с дождинками на лице. Подбежала, закрыла лицо руками и навзрыд заплакала.
— Я вас весь вечер ищу.
— Не надо, не надо, дочка. Слезами горю не поможешь.
А она, словно боясь потерять его, остаться одной в неприютной степи на ветру, под дождем, взяла за руку, повлекла за собой:
— Пойдемте домой!
— Нету дома, некуда идти. Уеду я из хутора. Все мне здесь опостылело.
Он отстранил от себя Елену, посмотрел куда-то в сторону:
— Ну прощай, дочка!
Елена не смела его больше удерживать, только спросила упавшим голосом:
— Куда же вы?
— К дружку в Веселый. А там видно будет.
Зажимая под мышкой узелок, он пошел по проселку, сутулясь под ветром и косым дождем, который уже вовсю хлестал из черной низкой тучи. Обернулся и крикнул:
— Амбар я не поджигал, не думай! Варвара свидетельница. А ключи я нашел возле нашего дома. Чоп обронил…
Буря наконец стихла, но было холодно, как-то тускло, хотя небо очистилось и светило солнце. Бородин катил по шоссе в райкомовском «газике» и невольно поеживался от ощущения этой неуютности. Сухо стучали, ударяясь друг в друга, голые ветки деревьев. Ветер разворошил прошлогодние скирды соломы, и бурые ошметья замусорили поля. У лесопосадок поднялись волнистые барханы. Степь лежала неприглядная, сиротливая.
Бородин мрачнел, скупел на слово. Право, не позавидуешь секретарю, хоть и ездит он в личной машине, хоть и первый человек в районе. Он не может сказать, как строитель, положив последний камень в новый дом: «Вот она, моя работа!» Секретарским делам нет завершения.