— А ты сюда какими судьбами?
— Работаю инструктором.
— Вот тебе на! Хоть бы позвонил! Ну и чертяка!
— Пытался как-то, да тебя не застал.
Колодяжный был простой парень, и его добродушное рябоватое лицо, неторопливая походка вразвалку не вязались с официальной обкомовской обстановкой. Почти все инструкторы были из районов, как говорится, от земли, работали в колхозах, потом в райкомах, потом учились в областной партийной школе. В обком они приносили с собой простоту человеческих отношений. Кабинеты инструкторов больше всего были по душе Бородину: за строгими высокими дверями с табличками можно неожиданно встретить грубоватую товарищескую шутку, а в беде — неподдельное сочувствие и поддержку.
— Что это у вас за председатель в юбке?
— А что? — встрепенулся Бородин.
— Ну ты не того… не пугайся. Я думаю, дело выеденного яйца не стоит.
Колодяжный намекал на предстоящий неприятный разговор, и это Бородин сразу понял. Про инструкторов говорили, что их надо бояться больше секретарей, так как все дела проходят через их руки, и, хотя по тону Колодяжного было видно, что ничего страшного не предвиделось, Бородин почувствовал себя скверно.
— Да председателя уже нет. Зря заварили кашу, — сказал он с грустью.
— Как нет? Сняли?
— Сама ушла.
— Жалеешь?
— Очень!
— Совсем расстроился! — Колодяжный положил руку на плечо Бородина. — Не падай духом. Неужели ты думаешь, что докладная Рубцова перевернула все вверх тормашками? В обкоме хорошего мнения о вашем районе. Вот что. Давай я сведу тебя с Рубцовым, и поговорите начистоту. Рубцов сейчас в моем кабинете.
— Леший с ним, с Рубцовым. Лучше бы ты сделал так, чтобы я с ним больше вовсе не встречался.
— Проще пареной репы. — Колодяжный повел недоумевающего Бородина по красно-зеленой полосатой дорожке размеренным, неторопливым шагом. — Ну а как пыльная буря? Много бед наделала?
— Трудно еще сказать. Прогноз погоды неважный. Не задуло бы снова. — Бородин посмотрел на Колодяжного: может быть, у него какие-нибудь новые, обнадеживающие сведения. — С тобой вот разговариваю, а у самого душа болит: как там в районе? Не вовремя вызываете секретарей.
— Да мы тебя долго не задержим. Ну так что, зайдем ко мне?
— Избавь меня от уполномоченных!
— Проще пареной репы, — повторил Колодяжный, словно не замечая недоумения на лице Бородина. — Разве ты не знаешь? Рубцов подал заявление, просит о переводе в район.
Часть четвертая. СТРОПТИВАЯ СЕЗОННИЦА
1
Случилось это поздней осенью. Однажды, утомленный заседаниями, Бородин оседлал мотоцикл и помчался в степь развеяться. Накатанный земляной грейдер блестел, как ремень из-под бритвы. Бородин прибавил газу. Мотор протяжно гудел. Комочки земли секли лицо. Степь прорезали балки и овраги, местами желтели пески, где-то впереди была большая река и гидроэлектростанция. Отшумела уборочная страда, отревели моторы тяжелых грузовиков, и вокруг было безлюдно. О той поре напоминал лишь окаменелый грейдер, весь в ссадинах и трещинах.
Бородин прибавил еще газу. Мотоциклист в степи, наверное, испытывает такое же чувство, как в давние времена наездник на диком скакуне. Дорога прямая, ровная, машина мчит с бугра на бугор, скорость развита до предела, комочки земли из-под колес секут лицо и руки, на повороте встречный ветер ощутимо сдерживает бег, иной раз сдается — поднимает мотоцикл в воздух. Бородин цепко держится за руль, отдав всего себя стремительному бегу, и кажется уже, что он не едет, а несется по воздуху, подхваченный ветром. Вперед, вперед!
В автомобиле не то. В автомобиле, как в футляре. А тут весь в объятьях ветра. Легко дышится. Легко думается. И пусть мотоциклиста зовут смертником. За рулем он сильнее, чем кто-либо другой, чувствует движение. И трудности ему нипочем. Словно бы они развеялись в беге.
Позади десятки километров, вон уже впереди какой-то хутор. И тут мотор предательски захлопал, зачихал, смолк. И как Бородин ни бился, что ни делал— зачистил свечу, пытался завести с ходу, покатив мотоцикл под гору, — безрезультатно. А вокруг — ни души, и уже смеркается. До хутора еще добрых пять-шесть километров. Серым пятном мелькнула собака на рысях, которую Бородин принял было за волка. И снова пустынно. Пришлось катить мотоцикл «пехом». Колеса подпрыгивали на колдобинах, амортизировал в руках руль, и — топ, топ, топ — гулко отстукивали сапоги по накатанному грейдеру. Нет, не смертник мотоциклист, а скорее мученик.