— Да, живете вы, скажу я вам, как при коммунизме. Все у вас есть. Чего еще не хватает? Птичьего молока! — воскликнул Бородин, беседуя с кузнецом, и подумал, что далеко не многие колхозы могли потягаться с приветинским. Что же тут — народ трудолюбивее или земли лучше?
— Большой виноградник? — поинтересовался он.
— Триста кустов.
— И у многих такие?
Вмешалась хозяйка:
— Мой дурной. Не хочет возиться, говорит, и этого хватит. А люди и по пятьсот и по шестьсот кустов имеют. Вино сдают в колхоз.
Кузнец отмахнулся:
— На работе умаешься. Не до виноградника.
Но было видно, что он не против расширить виноградник, и возражал жене только потому, что вообще всякий раз, по установившимся между ними отношениям, возражал — шутя, не всерьез. Приусадебный участок, несомненно, был подспорьем.
— А как заработки? — спросил Бородин.
— Да ничего. И сто двадцать, и полтораста рублей в месяц, — ответил хозяин.
— Сверх того, конечно, еще натуроплата?
— А как же! Картошка, кукуруза, овощи.
Бородин пошел в контору, но Повитного там не застал. За все юбилейные дни видел его только издали, поговорить как следует не удалось. Он преднамеренно остался еще на один день и попал на вечернюю летучку, которая проводилась в радиоузле. Повитный взял в руки микрофон, кашлянул, провел по лицу ладонью, словно собираясь с мыслями. «Сейчас все и раскроется», — подумал Бородин, но Макар Онуфриевич о производстве и словом не обмолвился, всю свою речь он посвятил поведению нескольких подростков, пытавшихся взломать в буфете замок. Досталось же родителям!
— Шош это такое? Куда смотрят батьки и матеря? Кого они нам растят — хулиганов, воров? А вот мы их выставим вместе с виновниками на всенародное обсуждение. Как народ решит, так и будет!
Потом слушали отчет экспедитора, возившего сто бочек соленых огурцов в Мурманск, где был колхозный магазин. Выяснилось, что тару не удалось возвратить.
— Та ничего! — сказал Повитный. Видимо, доход покрывал расход с лихвой.
На Север решили отправить и молодое вино, которого в подвалах хранилось двести сорок тысяч литров. Здесь литр стоил рубль, а в Мурманске почти вдвое дороже.
Кроме мельницы и маслобойни в Приветном был консервный завод, цех разлива вина. Ничего из урожая не пропадало, все шло в переработку.
После летучки Бородин зашел к кузнецу. Нужная деталь лежала на столе, можно было ехать.
— Где ваша «Волжанка»? Пойдемте починим.
Бородин с кузнецом вышел во двор, издали увидел Повитного в помятой шапке, в пальто с поднятым воротником. Он неприкаянно бродил по колхозному двору, дошел до кладовой, что-то сказал повару, отвешивающему говядину для столовой, направился к конторе, но остановился, постоял, подумал и вернулся к калитке.
— Да, стар уже ваш председатель. Семьдесят лет! — сказал Бородин.
— Стар, конечно, — согласился кузнец.
— Пора уже и на покой. Здраво рассудить, какой из него руководитель! Одна реклама. Верно?
— Что вы! Пусть председательствует, у него заместители молодые, — спохватился кузнец. — Как-то без Макара Онуфриевича повернется дело. Такой авторитет!
Одно нравилось, другое не нравилось в Приветном, и противоречивые мысли не давали Бородину покоя.
— Скажите, а свиноферма от вас далеко?
Кузнец махнул рукой, показывая на край села:
— Во-он на бугре!
3
В каменный, гудящий конвейерами свинарник Бородин вошел, как в заводской цех. Боровы — каждый на центнер, розовые спины, тупые рыла и заплывшие жиром глазки. Одни, скаля клыки, тянулись к чистым струйкам из водопровода, другие сонно завалились на бок.
— Молодец у вас свинарь! — сказал Бородин Повитному, с которым встретился на ферме. Тот лишь досадливо отмахнулся:
— Захвалили. Зазналась.
— Выходит, женщина, а не мужчина свинарь?
— Хуже мужика! — И Повитный рассказал, как недавно побывал с ней на областном совещании.
— Выступила— смех да грех! — В голосе его слышалась откровенная неприязнь. — Все ждали обстоятельной речи, а она: «Довольно говорить, давайте работать!» И пошла с трибуны.
Коротыш оператор тоже примчался на ферму и теперь нацеливался глазком объектива в золотую рамку с поздравительным письмом от министра. Письмо висело в красном уголке, на видном месте. Оператор смаковал каждое слово:
— «Сердечно… Желаю счастья в личной жизни…» Хо-ороший будет кадр!