— Мед дареный не забывай, — сказал с ехидцей Филипп Артемович.
— Возьмите, возьмите. У нас, слава богу, своего хватает! — Хозяйка пыталась сунуть банку в портфель, но Рубцов решительно отвел ее руку, потряс портфелем:
— Там у меня бумаги важные. Кушайте на здоровье.
— Даром что не свой, — буркнул Сайкин.
— Нюра, проводи гостя! — строго сказала хозяйка.
— Сами дорогу найдут. — Нюра сердито отвернулась.
— И не стыдно тебе. Иди проводи!
— Вот навязались. Сейчас уберусь…
— Ей все равно на дежурство. Свинья супоросная в группе. — Мать подтолкнула Нюру к двери. — Подкиньте до фермы, Дмитрий Дмитриевич.
— С удовольствием. А на зайца обязательно приеду, Филипп Артемович.
Сайкин отмахнулся:
— Ладно, ладно. Будем рады.
— Не-ет, Филипп Артемович. — Рубцов поймал его руку и сжал до хруста. — Вижу, что думаешь обо мне нехорошо. Мол, серьезный товарищ, а ведет себя недостойно. Так, а?.. У меня эта серьезность вот где! — Рубцов ткнул пальцем в печенку. — Э-э, ничего ты не понимаешь. Прощай!
Закрыв дверь на задвижку и подождав, пока машина отъехала от дома, хозяйка вернулась к печи, резвая и веселая. Она била яйца о край сковороды и, высоко поднимая, разламывала пополам; белок вытягивался, студенисто дрожал и шлепался вместе с желтком на раскаленную сковороду. Брызнуло, зашипело, затрещало растопившееся сало. Хозяйка стряпала у печи сноровисто.
— Я вам, Филипп Артемович, свеженькой изжарю. А вишневка какая припрятана. Берегу для вас.
Сайкин, опустив голову, вяло пережевывал корочку хлеба. К яичнице не притронулся, она так и застыла в пузырях, с помутневшими желтками и побелевшим свиным салом, но наливку отведал. Хозяйка принесла ее из кладовки, тщательно стерев фартуком с бутылки пыль. Анастасия Кузьминична, точно в чем-то провинилась перед гостем, выказывала ему всяческое внимание: то поправляла на его коленях полотенце, то подливала в стопку кроваво-красной вишневки, то нарезала ломтями хлеб, которого и так хватало. Все эти услуги Филипп Артемович принимал как должное и что-то бормотал себе под нос.
Хозяйка мимоходом заглянула в зеркало, поправила волосы, одернула юбку. Была она крепко сбитой и еще не старой бабой, на которую мужики непременно оглядывались, встречая на улице.
— Давненько вы не были у нас, Филипп Артемович.
Гость молчал.
— Притомились? Куда там, после таких дебатов… — Хозяйка присела на край табуретки напротив Сайкина, заглянула ему в глаза, заискивая:
— Может, вам постельку постелить?
— Незачем. Я домой пойду.
— Так поздно! Да еще выпивши! Я всю ночь глаз не сомкну, буду беспокоиться: может, в силосную яму свалился, ногу сломал. Нет, нет, я вас не отпущу, Филипп Артемович.
Она сняла с кровати покрывало, сложила вчетверо и повесила на спинку, привычно и в то же время с особенной старательностью подбила перину, разложила подушки.
— Ну, я пошел, — сказал Филипп Артемович, вставая, не глядя в ту сторону.
— Вы это всерьез? — удивилась хозяйка, и улыбка сошла с ее губ.
— Обидела ты меня крепко, Анастасья.
— Так я ж его не тянула, сам приперся, черт плешивый! Что ему нужно, не знаю. Может, он к Нюре? Так старый уже. Из-за этого, Филипп Артемович…
— Мне завтра спозаранку ехать в райцентр. А медок свой я заберу, это дело. Из принципа.
Филипп Артемович подбросил на ладони банку, так и не распечатанную, горлышко которой он час назад аккуратно завязал лоскутом, сунул под мышку.
— Берите, берите. Если желаете, так я вам еще налью, — сказала хозяйка со слезами на глазах, обиженно поджимая губы.
Сайкин не ответил, вышел в сени.
Дома, раздеваясь, он прислушался: показалось, что Елена ворочалась и вздыхала. Он заглянул в ее комнату, хотел заговорить и не решился, зашлепал босыми ногами к своей кровати. Потушил свет. Голова тяжело упала на подушку. Не досада и зло на приемную дочь, с которой почему-то все трудней было находить общий язык, и не Анастасья, и даже не Варвара гнали прочь от Сайкина сон. Весь этот вечер занимал его Бородин. Не рад ему был Филипп Артемович, ох как не рад! Давняя, полузабытая история вдруг обернулась тревогой за собственное благополучие.