— Заверни в полотенце. Добре. А теперь положи мне в сумку… Добре. Ну, хозяева, спасибо за вечерю. Не поминайте лихом. Извиняйте. Я пошел. Что же ты мне посоветуешь, Никандр Яковлевич?
Он стоял уже у двери. Отец словно прирос к печке.
— Думаешь, не расстреляют, если приду с повинной?
— Я тебе уже говорил, — коротко, сквозь зубы выцедил отец.
— Брешете вы все… Ладно. Я вот чего к тебе. Присмотри за племяшком Филькой. Батьку его зарубили-таки красные, настигли у Джурака в камышах… У-у-у-у! Ладно, ладно, не об этом сейчас речь. Присмотришь за племяшком?
— Отчего же не присмотреть? Мальчик тут ни при чем, наших счетов не знает.
— К себе брать его не след. Ненароком еще один большевик вырастет. У моей сестры он будет возрастать. Ты им только не дай от голоду подохнуть. Обещаешь помогать?
— Обещаю.
— Ну и за это спасибо.
Отченашенко толкнул дверь, пригнулся, чтобы не стукнуться о притолоку. На дворе, раскурив цигарку, закашлялся. По окну прошла темная тень. Послышался неторопливый цокот копыт притомившейся лошади.
Через неделю, придя с работы домой, отец сообщил, что атаман сдался властям.
А Филипп рос в хуторе… Вася, поощряемый отцом, с ним дружил, но без охоты: Филипп был необщительным, замкнутым подростком, да и старше годами, хотя учились в одном классе.
— Что это у тебя? Свинячья морда? Потеха! — остановил он Васю как-то у калитки.
— Маска. Пойдем вечером в школу?
— А чего я там не видел?
— Ребята концерт готовят.
— Ну и пусть. А мне какое дело?
— Интересно.
— Нашел чего интересного.
— Ну тогда побежали в библиотеку за книжками? Про Мюнхгаузена возьмем.
— Чего?
— Книжка такая есть. Здорово написана. А на картинках люди какие чудные.
— Книжки тут еще. Ученый нашелся! Иди сам.
— Эх ты, тютя-матютя… Не хочешь в библиотеку, так пошли к нам играть.
— Не пойду. Овец стеречь моя очередь. Если хочешь, давай, как стемнеет, к учителю за голубями полезем. Сколько их там развелось…
Случалось, они крепко ссорились. Однажды Филипп перегородил Васе дорогу. Вспомнив какую-то давнюю обиду, он ершился, сжимал кулаки и расставлял ноги с явным намерением подраться. Вася растерялся: на нем были отутюженные брюки, белая сорочка, а голову украшала первая, с любовью заведенная шевелюра. Он шел на свидание к однокласснице Лиде. Ввяжешься в драку — что будет за вид?
— При-че-сал-ся! — презрительно цедил Филипп. — Хочешь, я тебе сейчас нос расквашу, чтоб знал наших?
— В кино опаздываю. Пропусти.
— Опаздывает. Шишка!
— Пропусти, говорят тебе.
— Кто бы говорил… Много тут вас, красавчиков, развелось. Хоть одному нос расквашу.
Филипп издевательски тянул время, в драку не вступал, но готов был в любую минуту пустить в ход кулаки. Вася не знал, что делать, попытался примириться и лишь раззадорил мальчишку. Как видно, он хотел, чтобы Вася опоздал в кино.
— Слышь, красавчик, увижу с Лидкой — пеняй на себя! — вдруг зло сказал Филипп и крутанул на Васиной рубашке пуговицу так, что она с «мясом» оказалась у него в руках. Но тут подошел отец, Филипп сразу стих, воинственного пыла как не бывало. Теперь на него просто жалко было смотреть.
— Ну что тебе нужно? Говори! — отец положил руку на плечо мальчишки.
— Я больше не буду, дядя. Не бейте меня.
— То-то…
Но как только он отошел на порядочное расстояние, Филипп снова перегородил дорогу с нахальной улыбкой.
— Что же ты врал отцу? — попробовал усовестить его Вася.
— А чего не соврать? В кино я тебя все равно не пущу и повыдергиваю волосы, чтобы не заводил прическу!
В клуб Вася так и не попал, в конце концов подравшись с Филиппом. Ворот рубашки был разорван, на локтях и коленях отутюженных брюк были наерзаны грязно-зеленые пятна: падали в траву, катались по пыльной дороге. В довершение всего Васе крепко влетело от отца… Да, Бородин и в детстве «дружил» с Филиппом, как собака с кошкой. Нет, лычко с ремешком не вяжут, конь волку не брат.
Как все хуторские мальчишки, Вася рос под впечатлением гражданской войны, о которой много наслышался рассказов, играл в красных и белых, пионером ходил в походы по родному краю, собирал гербарии, убирал кукурузу в колхозе и любил песню — постоянную попутчицу детства и юности. Оседлав длинные хворостины, размахивая деревянными саблями, «конники» вразнобой голосисто выкрикивали:
А потом, собравшись тесным кружком в яру над Ивой, старательно тянули: