— Не пойду я с ним никуда!
Заплакала девочка. Лида подхватила ее на руки и заходила по комнате, прижимая к груди и успокаивая. Хозяйка отобрала внучку:
— Иди. Я ее поберегу.
Лида с неохотой сунула босые ноги в валенки, позволила надеть на себя тулуп. Во дворе Сайкин пустился бегом, увлекая Лиду к пустой хате садовника.
Беженок в ней уже не было: то ли попрятались от солдат, то ли ушли от беды подальше в соседний отшибный хутор Веселый. Комнаты настыли, и Сайкин подсадил Лиду на русскую печь: она была еще теплой. Осмотрел углы — ни соломы, ни кизяков. В шинели, наспех надетой на нижнюю рубашку, было зябко. Сайкин походил по комнатам, помахал руками и тоже полез на печку.
— Куда ты? Не смей сюда! — крикнула Лида.
— Холодно… Да ты не бойся, не трону.
Сайкин был в нерешительности, вспомнил довоенное время, безуспешные ухаживания за синеглазой девчонкой, ее строптивость, и лицо загорелось, руки вцепились в припечек. Но духу не хватило: на душе было тревожно, не до этого. Доносился отдаленный грохот повозок. Со вчерашнего дня через хутор шли и ехали отступающие войска. Стоял беспрерывный гул, как в горном ущелье с бурной речкой. Стукнула автоматная очередь, послышался захлебывающийся визг. Лида побледнела и посмотрела на окна.
— Солдаты свинью прикончили, — сказал Сайкин, зябко поеживаясь. — Драпают, только пятки сверкают. Не сегодня-завтра наши придут. А дядя в полицаи меня прочил. Теперь самому сматываться. Лидусь, слышишь? Как наши придут, ты замолви за меня слово. А то знаешь, какое время: почему да как попал в хутор? А мы и до передовой не дошли, полк разбомбили. Сколько пришлось пережить — страшно вспомнить. И в партизанах был, и в концлагере.
Лида молчала.
— Увидишь Василя, так расскажи, как я тебя от насильников укрывал… Жив ли он? Писал с фронта?
— Не-ет.
— Э, да по нем, видно, пора панихиду служить. На передовой больше недели не пробегаешь. Бьют солдат как мух.
Недалеко, в чьем-то дворе, загомонили люди, загрохотала выезжающая на улицу повозка, стук ее колес, постепенно удаляясь, слился с общим гулом двигающихся по дороге войск.
Сайкин поежился от холода, покосился на печь:
— Пойду в сарай, может, найду какую-нибудь дровеняку.
Он вернулся с охапкой хвороста, затрещал им, ломая и засовывая в печку. Комната озарилась розовым светом, отблеск пламени заиграл на лице Сайкина. Он потер ладони и подмигнул Лиде:
— А помнишь царский теремок? Сейчас бы не отказалась от жареных голубей? Я, кажись, десяток слопал бы в один присест!
Лида все отмалчивалась.
— Уснула? Или от страха язык отняло? — Сайкин полез на печь.
— Не смей сюда! — тотчас крикнула Лида.
— «Не смей, не смей». Заладила… — Сайкина вдруг взяло зло. Чем строже была Лида, тем сильнее он распалялся. Снова, как много лет назад в шалаше, завязалась борьба. Лида отбивалась ногами и руками, кусалась, царапалась, но Сайкин знал: теперь верх за ним.
— Пусти!
— А драться будешь?
— Буду.
— Тогда не пущу.
— Василь вернется, горе тебе будет, Филипп.
— Жди своего Василя.
— Все равно от меня ничего не получишь. Пусти!
— Да я пущу. Разве я не хочу по-хорошему? Только ты ведь…
В ушах Сайкина зазвенело от оплеухи.
— Ну стерва! Намучился, настрадался я из-за тебя, всю жизнь буду помнить… Чему бывать, тому не миновать! Сделаю над тобой, что захочу, свидетелей нет.
Совсем близко заскрипел снег, в замерзших окнах мелькнули тени. Сайкин притих, слез с печи, нащупал в углу топор.
— Тут они должны быть! — послышался мужской голос, и по крыльцу вразнобой застучали сапоги.
Парфен Иосифович, понурив голову вел солдат к кумовой хате. Вот и калитка.
— Здесь? — спросил унтер-офицер.
— Не-ет. Дальше.
Словно кто-то толкнул в спину Парфена Иосифовича, он даже споткнулся. Не мог кум привести врага в хату кума, и шел, опустив голову, сам не зная куда. Сзади наседали на пятки солдатские сапоги, будто плелась костлявая смерть с косой. «Лучше лишиться жизни, чем сделать такое позорное дело», — думал Парфен Иосифович уже без страха.
— Эй, куда идешь? Где твой кум?
— Тут.
Парфен Иосифович остановился перед ошарпанной хатой и никак не мог сообразить, чья она.
— Стучи!
Он затарабанил в окно. Послышался скрип комнатной двери, бабий вздох, и тут только Парфен Иосифович догадался, к кому попал.
— Семеновна! Это я, Чоп Парфен Иосифович.
— Какой тебя леший носит по ночам, — заворчала. Семеновна, но коридорную дверь не открыла. — Что тебе нужно?