— Солдаты тут со мной. Заставили девушку искать. Может, ты их примешь, а?
— Проваливай отсюда, дурак старый! Тьфу! Не стыдно тебе такими делами заниматься?
— Прими… Слышь, Семеновна!
Загремел засов, высунулась голова, перепачканная сажей, вся в пуху.
— На что ты толкаешь меня, пожилую женщину? Побойся хоть бога, старый дурак. Нету на тебя управы! — Семеновна нарочито перекривилась и стала еще безобразней.
Солдаты засмеялись. Унтер-офицер сплюнул. Тетка Семеновна хлопнула дверью, задвинула засов.
— Это твой кум?
Глаза унтера так сверкнули белками, что Парфен Иосифович чуть не лишился чувств.
— Ошибся. Я сейчас… сейчас… — Он вспомнил, что неподалеку, в хате садовника, жили две эвакуированные женщины. «Не хуторские, не узнают меня, — мелькнуло в голове. — Да и что с ними станется? Ведь немцы их не повесят». Парфен Иосифович даже приободрился и зашагал к белеющей в низине одинокой хате. Он взбежал на крыльцо и остановился перед дверью. Из комнаты доносился разговор. Ага, дома!
Немцы загалдели, загрохали прикладами по двери, а Парфен Иосифович сгорбился, точно удары обрушились на его спину, и, спотыкаясь, ничего не видя перед собой, побежал прочь, в тень крыльца, словно она его могла укрыть от растравившей душу совести. «Боже мой, что же это такое, что же это такое…» Сзади грохнуло. Чоп плюхнулся в снег. Неприятно замокрело в рукавах и за шиворотом, но он не пошевельнулся, только дышал, как загнанный боров… Ругань, крики, скрип шагов по снегу. Почудилось, вот-вот солдатские сапоги наступят, раздавят. Парфен Иосифович приподнялся на руках и увидел Сайкина, душившего унтер-офицера. Двое солдат уже валялись на снегу с раскроенными черепами.
Сколько Парфен Иосифович лежал, коченея, не помнил и, наверное, замерз бы насмерть, если бы его не растолкал Сайкин. Помог подняться.
— Фрицев надо в сарай снести. А то рассветает…
Парфена Иосифовича не слушались ноги. Он был настолько ошеломлен, что никак не мог понять, почему в хате садовника оказался Сайкин с Лидой.
— Ох, боже ж ты мой, ох, боже ж ты мой! Что же это будет? Как подумаешь, так и жить не хочется.
И в войну выпадает нечасто такая ночь, полная тревог, душевного напряжения, быстрых смен событий, прошиваемая автоматными очередями и визжащими осколками тяжелых снарядов, которые вскоре начали рваться в хуторе, озаряемая зеленым трепетным светом ракет, пропахшая толом, фосфором и едкой гарью. Казалось, Филипп поступал уже без соображения, живя только минутой, не видя конца светопреставлению. Вернувшись в дом, он обшарил комнаты, но Лиды не нашел, потом догадался, что она выпрыгнула в окно на кухне, не заклеенное на зиму и без второй рамы. Одинокий след между деревьями сада на нетронутом снегу был хорошо виден. «Домой побежала», — определил Сайкин, вылез в окно, заторопился, с хрустом ломая кромку наста.
Что-то прошуршало над головой, словно даже обдало лицо ветерком, и Сайкин с опозданием, когда уже взрыв раскатился по долам и весям, упал ничком. Лежал пластом, ожидая нового снаряда. И вскоре послышался знакомый шелест (выстрел прозвучал запоздало, по всему видно, батарея стояла далеко), до жути быстро нарастал, вот-вот снаряд упадет рядом, отчего сердце ушло в пятки, и Сайкин головой зарылся в снег. Раскололись небеса — покатился по балке, вдоль речки грохот. Вокруг зашлепали разбросанные взрывом, опадавшие комья земли. Сайкин пошевелил ногой, рукой, приподнял голову — вроде цел. Впереди, на первозданной белизне снега, чернели две воронки с дымчатыми подпалинами по краям. Сайкин пробежал мимо них с опаской, казалось, они еще были смертоносны.
На месте хаты Бородиных дымилась груда развалин. «Фугасным», — подумал Сайкин, научившийся на войне хорошо различать снаряды, и прошептал сухими губами:
— Эх-хе-хе… погибли хозяева. — Он не замечал, что рассуждает вслух. — А Лида? Тоже… А может, в погребе?
Сайкин кинулся к погребу, выступавшему горбом во дворе, с распахнутыми дверями. Спустился в сырую мглу — пусто, глухо — и понял, что искать бесполезно.
С улицы доносились крики, плач, гомон. Сайкин выбежал на свет и увидел толпу хуторян с ребятишками, стариками и старухами, которых гнали полицаи. А вон и Лида, растрепанная, оборванная, с пятнами сажи на лице, с остекленевшими глазами.
— Ты куда? — крикнул полицай и замахнулся прикладом, когда Сайкин кинулся к Лиде.
— Не тронь! Мой племяшка! — остановил Отченашенко полицая и пошел рядом с Сайкиным, неся на плечах две немецкие винтовки. — Одного нашего кто-то из хуторян хлопнул, сейчас дознаваться будем. Правда, нахрапистый был, тол заместо мыла менял бабам… На, возьми, пригодится. — Отченашенко отдал винтовку Сайкину и оглянулся: — Советские уже за бугром, того и гляди в хутор вступят.