Из-за угла вылетел табунок мальчишек верхом на хворостинах и на всем скаку остановился под шелковицей, будто на что-то наткнулся. Послышались возбужденные голоса:
— Какая красивая!
— Первый раз такую вижу.
— Африканская. Точно.
— Вредное насекомое. Раздавить ее нужно!
— Ты что! Лучше на шелковицу выпустить. Пусть живет.
— Все листья пожрет… Дай я ее каблуком!
— Пошел отсюда!
Бородин увидел большую, ярко раскрашенную гусеницу. Изгибаясь и шевеля ворсинками, словно продергивая сквозь себя невидимый шнурок, она взбиралась вверх по хворостинке, подставленной мальчишкой.
— Вон кого нужно пожалеть! — сказал Бородин, обращая внимание ребят на стаю воробьев, прыгавших но дороге. Тощий воробышек чаще других топорщил крылья, балансируя на одной ножке.
— Без ноги! Без ноги! — закричали мальчишки.
Стая вспорхнула, и на дороге замешкался воробышек-инвалид, но изловчился и взлетел.
— Василий Никандрович… погоди!
К крыльцу подбежал разгоряченный Сайкин с кнутом в руке. На нем пиджак и яловые сапоги. Пот залил лицо, пыль густо набилась в гармошки голенищ, видно, мужик отмерил не один километр. Следом подошла Варвара — не спеша, оправляя на плечах кофту. Лица женщины не разглядеть, оно закрыто белым платком, как его повязывают степнячки от пыли и загара, оставляя открытыми одни глаза. Но и теперь Варвара не прочь порисоваться перед секретарем, пострелять смоляными глазами.
— А, Филипп, — без особой радости сказал Бородин, спускаясь ступенькой ниже. — А это кто? Никак не узнаю.
— Варвара, жена.
Бородин спустился еще на ступеньку, рассматривая Варвару.
— Помню, помню! Года три, а уже хитрая была девчонка. Чудил я, наряжал тебя теткой Семеновной, самогонщицей. Здорово ты смахивала на нее: руки в бока, живот вперед и переваливаешься, как утка. Забыла?.. Да ты хоть покажись! Вся укуталась.
Варвара сдернула платок, обнажила гладкие, с синеватым блеском волосы. Широкоскулая, с мясистым носом, но по-своему привлекательная, с чистой смуглой кожей лица, карими, почти черными глазами, из которых так и брызжет молодость и задор, она растянула в улыбке сочные полные губы и, лукавя, сказала:
— Я тоже вас хорошо помню, Василий Никандрович, особенно как вы с хлопцами за арбузами лазили на нашу бахчу.
Сайкин неодобрительно покосился на свою развязную зазнобу, а Бородин с улыбкой покачал головой: ну и Варвара, палец в рот не клади!
— Что же вы были в хуторе, а к нам в дом не зашли отведать арбузов? — смелее прежнего спросила Варвара, вовсе не тушуясь.
— Зайду, будет время.
— Ждем, как желанного гостя!
Под откровенным взглядом Варвары Бородин смутился и не позавидовал Сайкину. А тот с виду спокойно переминался с ноги на ногу, утирал потный лоб полой пиджака.
— И куда такое жарево! Сено высохло, аж гремит…
Василий Никандрович, я вот по какому делу. Медку привез, а рыночный не пускает подводу: план по кукурузе колхоз не выполнил, мол, и базарничать нечего. Что ему до плана, черту плешивому? Знай себе следи на базаре за порядком и чистотой, так нет же — уперся как бык!
— Рыночный давно точит зуб на Филиппа. Что-то они за выпивкой не поделили, — усмехнулась Варвара. — Вы уж нам, как землякам, помогите, Василий Никандрович!
— А что, пожалуй, рыночный прав. — Бородин сощурился на голубое небо, словно что-то там привлекло его внимание. — Не понимаю тебя, Филипп, такое время, горячее, чем на косовице, а ты чем занимаешься? Разве сейчас до базара? На кукурузе людей — кот наплакал! — Он потряс жестким пучком стеблей, прихваченных в поле, и земля вокруг усеялась сухими листьями.
— Что это будет за силос? Я тебя спрашиваю, бывшего председателя. Ты ведь был председателем?