От речки повеяло прохладой. Хотя солнце уже скрылось за тополями и красные лучи едва-едва пробивались сквозь листву, было отчетливо видно, как у самого берега, в глубокой тени, бабы поливали капусту, подоткнув подолы, и как их белые выше колен ноги мелькали между грядок. На дальнем птичнике кто-то заливисто кричал, отгоняя ястреба. На краю хутора затарахтел и смолк мотоцикл. А из клуба доносились звуки радиолы. Через час там начнется кино… Все знакомое, все дорогое сердцу. Где бы ни скитался Василий Никандрович, он всегда всей душой будет здесь, в родном хуторе, среди близких, порой неприветливых, порой смешных, но больше сердечных и милых в простоте своей людей.
«В какой-то период жизни нужно вернуться к истокам. Хорошо видно не только сверху. Иногда снизу видней…»
А Елена вернулась домой сильно взволнованная и от предложенной работы, и от какого-то необычного отношения к ней Бородина, которое она невольно заметила и которое вызвало разные догадки. Тревога приходила всякий раз, когда она думала о Бородине, как будто что-то должно было случиться невероятное, неловкое. Так однажды было в студенческие годы, когда вдруг в комнату вбежала подруга с институтской газетой: «Твое стихотворение опубликовано. Про Никиту…» Никита был студентом их курса, болезненный, тихий, но не без способностей. Он болел нефритом, тяжелым заболеванием почек. Девушки его жалели, носили в больницу передачи, а Елена была немножко в него влюблена и написала стихотворение. Вчера Никита умер, а вот сегодня подруга принесла газету со стихами, которые он даже не успел прочитать. Неужели так бессильна медицина, что болезнь унесла из жизни юношу? И смерть Никиты, и стихотворение в газете потрясли Елену.
Она уже много знала о Бородине, знала, как погибли его родители, малолетняя дочь, и судьба этого человека волновала, как собственная.
4
Две недели Филипп Сайкин ездил по окрестным хуторам, даже забрался в соседний район, вернулся домой на повозке, загруженной белыми бидонами с клеенчатыми прокладками под крышками. Чоп помог перенести тяжелый груз в омшаник. Филипп Артемович на радостях, что наконец нелегкое дело сделано, угостил его добрым сотовым медом.
Но венцом всему был, конечно, базар и доставлял немало хлопот, кое-кого приходилось «подсластить», чтобы увереннее чувствовать себя за прилавком, куда Сайкин становился с двухведерной эмалированной кастрюлей. В белых нарукавниках и фартуке поверх пальто, он зазывал покупателей, черпал половником, переливал напоказ мед, и солнечная струя тягуче стекала в кастрюлю.
— Степной! Разнотравный! Пахучий! — выкрикивал Сайкин. — Лучше во всем базаре не найдете, граждане! Подходите, пробуйте!
— Гречишный! Гречишный!
— Липовый! Целебный! — разносилось по торговому ряду.
Мед — продукт действительно лекарственный, не зря все продавцы, как на подбор, были розовощекие, бодрые, в белоснежных халатах.
Базар разнообразил отшельническую жизнь пасечника, сюда Сайкин приезжал, как на праздник, с радостью встречал старых знакомых, узнавал спрос, цены, торговался с перекупщиками, когда надо было побыстрее сбыть товар. Многолюдность, суматошность, пестрота впечатлений преображали Сайкина, делали бойким, расторопным, он как бы окунался в самую гущу жизни, где на успех можно рассчитывать в такой же мере, как и на провал, и чувствовал себя то на утлой лодке в бурном океане, то на корабле с богатыми товарами в трюме.
Но и пасека имела свои прелести, она была всегда желанной, звала к себе, снилась, как родной дом в чужой стороне. Долгие летние дни, росистые утра (Сайкин любил походить босым по холодившей ступни мокрой траве), заботы по расселению пчелиных семей, сбор меда, этого жидкого нектара с плавающими в нем кусочками вощины и остатками белых личинок (Сайкин мог выпить его сразу стакан, как молодого вина), полуденное, сонное жужжание пчел, пряный запах подвяленной травы в шалаше, тихие вечерние зори с пением птиц и дымкой по-над Качалинской рощей — только вспомнишь все это, как приятно защемит сердце.
Любил Сайкин и просто посидеть возле ульев, понаблюдать, как планируют на леток одна за другой пчелы, отягощенные взятком, как деловито спешат к сотам и, опорожнившись, снова взлетают, да так интересно, точно самолеты с аэродрома. А вон команда санитаров занялась уборкой гнезд. Одни тащат вон разный мусор, трупы трутней, другие проветривают улей, пригнув повернутые к летку головки и быстро-быстро взмахивая крылышками, которые сливаются в движении, как настоящие вентиляторы.