Видно, ждут пушку. Филипп чувствует — скоро конец. Он считался лучшим пулеметчиком в отряде, глаз был зоркий, рука твердая, поэтому и посылали в разведку на броневике.
— Что будем делать, товарищ шофер? — спрашивает Филипп, с тревогой всматриваясь в дорогу, на которой вот-вот заклубится пыль.
Шофер уже в возрасте, родом откуда-то из-под Москвы. Он в стеганом ватном костюме и коротких немецких сапогах. Филипп считал шофера «важной птицей», на равных с командиром отряда, и побаивался. Шофер тянул слова, «акал», что смешило Филиппа, но и вызывало уважение к москвичу. А шофер почему-то недружелюбно, подозрительно относился к пулеметчику. Вот и сейчас он косо взглянул снизу вверх из-под козырька фуражки: глаза чужие, непонятно, что в них, тонкие губы сжаты, нос заострен, и все лицо темное, кости да жилы. И Филипп не лучше выглядел: живот подвело, голова кружится от голода. Шофер на вопрос Филиппа ничего не сказал, только положил на колени трофейный браунинг: то ли от карателей собирался отстреливаться, то ли держал на взводе от недоверия к пулеметчику. Филипп нервно заерзал на сиденье. Выйти из броневика, сдаться? Шофер пустит пулю в спину, в этом не было сомнения. Да и каратели не помилуют, спросят за тех, которых Филипп уложил из пулемета — не меньше десятка. Один валялся рядом с броневиком, головой ткнулся в грязь, в руке зажата граната, по всему видно, офицер. За офицера повесят…
А умирать не хотелось. День стоял ясный, теплый, дорога уже подсохла, все деревья оделись зеленью, и в садах цвели яблони.
— Помрем, а не сдадимся, — вдруг сказал шофер. «Тебе что! Пожил свое, — подумал Филипп. — А я девки по-настоящему не целовал…»
— Фрицы все равно не помилуют, — продолжал шофер, точно читая мысли Филиппа. — Так умрем с честью за правое дело!
«А этот, что на дороге с гранатой, за правду или кривду пошел на пулемет?» — хотелось спросить Филиппу, но не успел: за околицей, на бугре, заклубилась пыль.
— Пушку везут! Что будем делать? — крикнул он в отчаянье. — Заводи мотор, товарищ шофер. Смотри, выберемся, дорога подсохла!
— Бесполезно.
— Как бесполезно?
— Бак прострелен, бензин вытек. Живо за пулемет!
— Что пулемет против пушки? Разнесут в прах! Ты свое пожил, товарищ шофер, а я чего видел? Нету моего терпения тут сидеть!
Шофер сжал в руке браунинг, и Филипп увидел, как побелели пальцы.
— Живо бери пулемет!
Филипп смотрел на браунинг, и по тому, как тонкие, костлявые пальцы, казалось, вдавливались в железо, понял, что шофер ни перед чем не остановится. И такая ненависть обуяла Филиппа против этого человека, что он изловчился и ударил ногой по руке с браунингом. Браунинг брякнул о железо. Филипп навалился на шофера, подмял под себя щуплое тело.
— Ты чего? — шофер мутными глазами смотрел на пулеметчика. — Чего задумал? Фрицам сдаться?
Зашевелились они, повеселели, приободрились каратели, градом застучали по броне пули.
Филипп отпустил шофера, сел рядом, обхватил голову руками, горько зарыдал. Ближе, ближе серое облако, уже несется по деревне, уже над ближними крышами курится пыль. Еще минута, еще секунда, и на площадь, гикая, высыпала… партизанская конница.
Шофер оттолкнул Филиппа, вышел из броневика, пошатываясь, даже браунинг забыл. «Выдаст», — подумал Филипп, холодея, и смотрел то на браунинг, то на спину шофера, который от слабости не мог идти и сел на крыло.
— Выходи! — повернулся он к мешкавшему Филиппу. — Ну?
Броневик окружили партизаны, подхватили под руки шофера, помогли вылезти Филиппу и повели в хату, а ему казалось — на расстрел. Двумя воловьими упряжками броневик вытащили из болотца. Приехали в отряд. Филипп ждал допроса, суда. Ночь прошла без сна. «Рассказал или умолчал?» — думал Филипп и курил сигарету за сигаретой из тех, что партизаны отобрали у пленных. Наступило утро, о Филиппе не вспоминали, он уже успокоился, и тут прибежал вестовой: Филиппа вызывал командир отряда.
По дороге он косился по сторонам: бежать? Но не хватило духу. В штабной хате командир, бородатый, перепоясанный портупеей, встал из-за стола. В руке — пистолет. Сайкин побледнел.
— Награждаю тебя именным оружием…
Шофер не только умолчал, но и снова поехал с Филиппом в разведку, а когда после войны случайно встретились, крепко обнял и сказал:
— Береги, Филипп, партизанскую честь! А то засосет болотце, как наш броневик в разведке, и выручить некому будет.
«Вот человек!» — не раз потом вспоминал шофера Филипп, видя в нем недосягаемый для себя образец.