Бородин теперь мог делать такие же опыты, что и в Москве, но на партийной работе не оставалось времени для науки, и он жил раздвоенной жизнью, в постоянной внутренней борьбе: чему отдать предпочтение? Порой он приходил в отчаяние, и ему казалось, что он не выдержит, сойдет с ума. А в области, на совещаниях и пленумах, Бородина приводили в пример как образец настоящего секретаря райкома, который «удачно сочетает партийную и научную работу». Там и не подозревали, чего это ему стоило.
Иногда Бородину казалось, что ничего, собственно, не потеряно, надо только как-то перестроиться, хотя бы часа два в день уделять лабораторным исследованиям, но почему-то так получалось, что эти-то два часа он и не мог выкроить, захваченный текучкой в райкоме, и с каждым месяцем все острее чувствовал, что дальше и дальше удаляется от любимого дела, которому отдал много лет.
— Как быстро время летит. Уже три года. А кажется, только вчера мы расстались, — сказал он, подливая в стаканы вино, и тут же подумал: «Расставался я один… один на московском вокзале».
— Наверное, мы очень переменились, — сказала Лида. — Тебя я не узнаю. Ты совсем одичал!
— Очень много работы.
— Районщик! Можно умереть, — невольно вырвалось у Лиды. — Ты не обижайся. Даже походка изменилась. Помню, как ты всегда носился, не узнавая знакомых, а тут шапку снимаешь, за руку здороваешься.
— Что же тут плохого?
— Одичал, одичал.
— Посмотри.
— Боже мой, моя фотография! Где ты ее взял?
Бородин хотел назвать имя Сайкина, да побрезговал.
— В одной семье обнаружилась, — сказал он. — Ты, наверное, не знаешь Варвару Чоп. Она принесла. И все допытывалась, дружили мы с тобой в юности, была ли ты мне жена?
Лида не знала Варвары Чоп и со смешанным чувством удивления, радости и смущения разглядывала пожелтевшую открытку, приставленную к вазе с цветами.
— Тут мне нет и двадцати. Прическа смешная, вид простецкий. Я ее заберу?
— Пожалуйста.
Спрятав фотографию в сумочку, она деловито (уже не женщина, а научный работник, что так не нравилось в ней Бородину) сказала:
— А ты знаешь, Илья не против забрать тебя в институт. Примешь предложение?
Бородин неопределенно пожал плечами. О научной работе в большой лаборатории он старался не думать, но не получалось: скучал по ней всегда, каждый день. А теперь от этого уже нельзя было уйти. Недавно он узнал, что есть вакансия в Киеве и Ленинграде. Но как посмотрят на его отъезд те, те и те? «Нашумел, толком ничего не сделал и уехал», — слышались ему укоряющие голоса.
В палисаднике снова затрещала ветка. Лида обернулась и долго смотрела в ту сторону.
— Не знаю, что со мной делается! Эта девчонка разбередила во мне прошлое, напомнила юность! — Лида раскраснелась и провела ладонями по лицу, словно умываясь, встала, подошла к окну. — Господи, как она меня разволновала. Кто она? Во мне что-то вдруг перевернулось, когда я ее увидела.
Бородин внимательно посмотрел на Лиду, наклонил голову, с какой-то цепкой медлительностью взялся обеими руками за спинку стула, покачал его на двух задних ножках как бы в раздумье, потом тихо заговорил:
— Жили через улицу от нас бездетные муж и жена, забыл фамилию, да ты их знаешь: учителя. Помню, как увидят меня, мальчишку, так и просияют. Часто зазывали к себе в дом. Усадят за стол и давай угощать разными вкусными кушаньями. И так просто не отпустят, обязательно с подарком. Оба проводят до порога: «Приходи и завтра!» Обернусь, а они все стоят на крыльце и смотрят мне вслед так, будто провожают в далекую дорогу. На всю жизнь запомнил их жалостливые, любящие взгляды. Мать меня даже ревновать стала.
Лида отошла от окна, села за стол, слушала, водя машинально вилкой по скатерти.
— Мы с тобой, Лида, сейчас те же учителя, — продолжал Бородин, покачивая стул, и на обхвативших спинку руках заострились, побелели косточки. — Почему так случилось? Не знаю. Не пойму. Я всегда мечтал о большой семье, куче детей, любящей милой жене, домовитой женщине, заботливой матери. И всегда готовил себя к такой семье, она была для меня, может быть, главным подвигом в жизни.
Лида подняла на Бородина глаза, переполненные слезами.
— А что получилось? Мне уже за сорок. Время ушло. На что ушло? На войну, на учебу, на лабораторные исследования, на суматошную работу. Почему-то всегда не хватало его на устройство быта. Все это откладывалось на будущее. Семья была надеждой, мечтой, которая согревала неустроенную холостяцкую жизнь. Но мечта оказалась призрачной. Семьи нет. Я даже завидую одному другу детства (Бородин хотел было назвать имя Сайкина, но снова передумал), который взял на воспитание девочку. Ведь я мог бы то же сделать, но почему-то не сделал!