— Я уже не рада, что сюда приехала, — сказала Лида со вздохом, водя вилкой по скатерти, и теперь это была другая Лида, милая, дорогая Бородину. Он присел сбоку, прислонился плечом к ее плечу, поводил щекой по щеке и почувствовал встречное нежное движение.
— Оставайся, — сказал Бородин и придержал бегающую по столу руку с вилкой.
— Это невозможно. — Лида отстранилась и вздохнула. Бородин сжал ее руку крепче:
— Оставайся!
— Нет, нет, это невозможно. Мне тут каждый человек, каждый дом, каждая тропа будут напоминать прошлое, растравлять душу… А ты еще не стар, встретишь хорошую женщину.
— Не говори так! Мы с тобой будем счастливы.
— Как те учителя из твоего детства?
Бородин отпустил Лидину руку, сразу потускнел и ослаб.
— Конечно, ты привыкла к другой жизни. Ты бежишь от семьи…
— Вася! Зачем ты это говоришь? Ты ведь знаешь, что это не так. Ну зачем тебе жена, которая больше не сможет родить тебе ребенка?
Чего же она желала? Зачем приехала? Просто повидать старого друга, родные места?
…В кабине мелькнуло ее лицо… улыбка, кивок головой… машина пропала в темноте. Бородин грустно смотрел ей вслед, потом заглянул в палисадник, обшарил кусты, вышел на дорогу и увидел вдалеке темную фигуру. На его торопливые шаги обернулась женщина, повела плечами:
— Помоложе поискал бы, секретарь!
«Волга» угорело неслась по проселку, и Бородин с трудом сдерживал в руках баранку. На краю хутора затормозил, развернул машину и резко остановил возле дома Сайкина. Дверь была не заперта. В передней комнате тихо, пусто; тускло светила лампочка, вокруг которой толклись два мотылька. В горнице на кровати, закрытый простыней по грудь, лежал хозяин. Бородина поразил его болезненный вид: щеки впали, отросла колючая, с проседью борода. Левое веко вдруг часто-часто задергалось, больной надсадно прохрипел!
— За душой моей пришел?
— За какой душой, Филипп? Что ты!
Бородин наклонился над кроватью, вглядываясь в исхудалое лицо. «Ой, ой, как он постарел! А ведь всего года на три старше».
— Душегубитель, — тряся головой, сказал Сайкин и отвернулся к стенке.
— Что ты за ересь несешь, Филипп?
— Знаю, зачем ты приехал в хутор…
Бородин насторожился.
— …чтобы меня со света изжить.
От неожиданности у Бородина перехватило дух.
— Ересь! Чушь!
Сайкин повернул к нему белое, без кровинки, лицо, и одно веко снова мелко-мелко задергалось.
— Ничего не вынюхаешь здесь. Ступай отсюда. Ступай, ступай!
— Хватит тебе чепуху молоть, Филипп! Я приехал к Елене. Где она?
— Девку тоже замучил. Что тебе от нее надо?
— Я тебя не понимаю, Филипп.
— От вас, правильных, житья не стало!
Сайкин таким враждебным взглядом посмотрел на Бородина, что тот в растерянности не нашел, что ответить.
— Не трожь Елену!
Бородин вышел вон, не помня себя, опасаясь, что сделает какую-нибудь глупость.
— Будьте вы все прокляты! — послышалось из комнаты.
Сходя с крыльца, Бородин вздрогнул и оступился. Он прыгал на одной ноге, с трудом сдерживая себя, чтобы не вскрикнуть, превозмогая острую боль в стопе, шаря руками и не находя перила. «Почему Сайкин решил, что я собираюсь изжить его со света? За какие грехи? Что мне с ним делить? Уж не думает ли он, что я буду сводить с ним счеты за детские ссоры? Ну и чудак человек! И зачем я сюда примчался? Зачем мне Елена? Почему всякий раз я сравниваю ее с Лидой, которая в юности тоже была сердечна, добра и такими же восторженными глазами смотрела на меня, как теперь смотрит Елена? А чем все кончилось?»
За Бородиным хлопнула калитка, и Филипп Артемович в сильном волнении приподнялся на кровати, полез под матрац, нащупал тугой сверток, замотанный в тряпку, но в это время по крыльцу застучали шаги, и он откинулся на подушку.
— Сейчас Бородина встретил, за ручку поздоровался. Надо же! — сказал Чоп, входя в комнату с букетом полевых цветов и каким-то солнечным светом в глазах, подошел к кровати, положил в изголовье Филиппа Артемовича цветы. — Понюхай, кум, какая благодать! Ходил в луга. Я, кажись, только сегодня заметил, какие у нас красивые места, сколько птиц в садах, какой степной простор! Черт те на что жизнь ушла, как подумаешь. Дальше хаты ничего не видел, сам себя обкрадывал. А весь мир в хату не загребешь. Я вот смотрю на Варвару, ей все мало: пальто есть одно, давай второе, шуба есть котиковая, давай каракулевую. Баба — существо ненасытное. Беспредельное в жадности. Никак ей нельзя волю давать. Да разве только баба! Дорога мне, кум, советская власть тем, что пресекает человеческую ненасытность. Только мы про то часто забываем.