Немец же сообщал, что, вернувшись домой, царь приказал арестовать и казнить «канцлера» Казарина Дубровского (дьяка Казённого приказа К.Ю. Дубровского). Его обвиняли «в том, что он обычно брал подарки и равным образом устраивал так, что перевозка пушек выпадала на долю возчиков самого великого князя, а не воинов или графов». В составленном в начале 1580-х годов «Синодике опальных», в который царь приказал внести всех, кто был казнён по его приказу, вместе с Дубровским в одну статью было вписано ещё несколько земских дьяков и подьячих, очевидно, проходивших с ним по одному «делу». Гнев царя вполне объясним. Корыстолюбие Дубровского и его подельников поспособствовало срыву важной военной экспедиции, которая если и не закончила бы войну, то, во всяком случае, существенно приблизила бы её конец.
Другая причина, по которой было решено отменить поход и повернуть назад, была связана с тем, что «многим людем, которые со государем и которые с Лук с воеводами идут, в украинных городех прокормитись не мочно», как было записано в посольской книге. И тут нет ничего удивительного. Не только пятая русская стихия, «генерал Грязь», препятствовала подвозу фуража и провианта. Местные власти также не в силах были обеспечить сбор пропитания для ратных людей и их коней. Во-первых, из-за неурожая: в «Соловецком летописце» под 7076, то есть 1567–1568 годом, было записано, что «глад был на Руси велик». Во-вторых, из-за многолетней войны, опустошившей северо-западные уезды. Неоднократные прохождения ратных и свирепость сборщиков налогов разоряли местных крестьян и посадских не хуже неприятельского войска.
Наконец, позднее, отправляя выпущенного из узилища Быковского к Сигизмунду с грамотой, Иван писал своему «брату», что был вынужден отложить поход свой «затем, что по той дороге поветреи». Мор, начавшийся минувшей осенью, продолжал опустошать русский Северо-Запад и не думал заканчиваться. Само собой, это обстоятельство не самым лучшим образом сказывалось на военных приготовлениях Ивана Грозного.
Но была ещё одна причина, которую озвучили на совете воеводы. «Которых языков литовских из Копья из иных порубежных городов и выходцов литовских ко царю и великому князю воеводы присылают, — говорили царю воеводы, — и те языки и выходцы сказывают, что король с людми сбирается в Менску, а иные сказывают в Городне, а бытии ему в Борисове к Николину дни, или как путь станет». Кроме того, продолжали они, по сведениям разведчиков, «гетманы и рохмистры многие со многими людми в Борисове, и в Чашниках, и в Лукомле, и в других местех стоят». «И быти королю со всеми людми в Полотцку, или к Уле, или х Копью, — подытоживали царские стратилаты, — а иные говорили, что королю посылати рать своя на Лутцкие места».
Выходит, что на этот раз, вопреки установившейся традиции, литовцы не опоздали с мобилизацией. Напротив, они даже опережали Ивана и его воевод — и это настораживало. Не в московских правилах ведения войны было ввязываться очертя голову в «прямое дело» с неприятелем. Воеводы старались, насколько это возможно, не вступать в правильное полевое сражение с вражеским войском, предпочитая добиваться своих целей посредством «малой» войны. Прежде регулярные срывы военных сборов в Великом княжестве Литовском способствовали этому. Нынче же, как показывали собранные разведкой сведения, ситуация развивалась иначе.
Поначалу шляхтичи и паны не особенно торопились выступать на земскую службу «конно, збройно и людно». Однако с прибытием на «передовую» короля процесс ускорился. А.Н. Янушкевич приводит следующие цифры, демонстрирующие динамику сбора посполитого рушения осенью 1567 года. К примеру, с конца июня до середины сентября из Виленского повета в лагерь под Молодечно прибыло 65 шляхтичей, за вторую половину сентября — уже 156, за первые две недели октября — ещё 198, а в течение следующего месяца явился оставшийся 71 шляхтич из 490. Лидский повет во второй половине сентября выставил 94 человека и 589 — в первой половине октября. В течение следующего месяца съехалось ещё больше сотни. Более дисциплинированным оказался Ошмянский повет, от которого в военный лагерь до середины сентября прибыло 318 шляхтичей из общего числа 676, отметившихся в гетманских реестровых списках. Все прочие поветы только подтверждали общую закономерность. В целом же, если исходить из данных А.Н. Янушкевича, из внесённых в гетманские списки 27 588 явившихся на военные сборы осенью 1567 года лишь 5053 (18,3 %) прибыли в военный лагерь до середины сентября. Во второй половине месяца съехалось уже 11 500 человек, обязанных службой, или 41,7 %, а в первой половине октября к ним добавилось ещё 8720 человек, или 31,6 %. Вместе с наёмниками и панскими почтами к середине октября Сигизмунд, прибывший к тому времени в военный лагерь, имел людей больше, чем Иван, причём они были собраны в одном месте, тогда как русское войско ещё находилось на марше к месту окончательного сбора.