Не успела я письмо прочитать, слышу – за окном дребезжит что-то: зять Гудас на своем автомобильчике под самое окошко подкатил. Один ковер на крыше, дугой свернут, второй в середину втиснут… Девчата мои обрадовались, загомонили, а я все жду, когда же Чесловас в дом войдет. Присел он возле машины и ковыряет там что-то.
– Ну не раззява ли? – Рената моя вскинулась. – Опять поцеловался с кем-то…
Выкатилась я следом за всеми во двор, хоть и не очень-то разобрала, кто там кого поцеловал и почему у зятя весь лоб в крови. Чесловас на коленях перед машиной стоит, стекла лущит, а подбородок от волнения прямо дрожит. Распрямляется он и говорит:
– Женщину в лесу переехал.
Обе Рены перепугались, вопросами его засыпали: придавил или насмерть, видел кто-нибудь, не видел? Адольфас, которому привычное дело людьми командовать, прежде всего велел бабам замолчать, Чесловасу посоветовал холодной водой умыться, с сам сходил в дом за коньяком.
– Выпей и рассказывай все по порядку.
– Мне необходимо вернуться, – говорит Чесловас, – нельзя мне спиртного сейчас. С коврами-то боязно было стоять, а теперь вот разгружусь – и назад. Все равно милиция разыщет.
– Если не видел никто, им до тебя не добраться, – уверял Адольфас. – Поехали вместе! Опрокидывай своего «Жаборожца» в канаву, а я тебя домой доставлю. Оттуда позвоним в милицию, что ночью твою машину угнали. Усёк?
– Да очнись ты, ей-богу! – затормошила мужа Рената. – Не слышишь, о чем тебя спрашивают?! Кто-нибудь тебя там видел?
– Видели, – покрутил головой Чесловас. – Ничего не выйдет. Когда бензин наливал, поздоровался с кем-то.
– С бабами, больше тебе не с кем!
– Да брось ты языком молоть! – осадила я Ренату, а зятю совет дала: – Поезжай, дорогой… Может, не помер еще человек, в больницу его срочно нужно, а ты даже не остановился.
Тот уже согласен вроде, головой кивает, а дочка на меня как накинется:
– Не суйся со своими проповедями! Один полудурок в проруби хвост замочил, а другая дурочка с советом лезет: ты, мол, и голову обмокни!..
Обмерла я со страху, глянула на нее и подумала: эта-то уж точно псина из моего сна или свинья…
– Есть еще один выход, – вмешался Адольфас. – Давай вместе поедем – каждый на своей машине. Я выберу дорогу поуже и приторможу – ну, скажем, заяц мог перед носом выскочить, – а ты мою «Волгу» обгони – и в дерево. Вызовем автоинспектора, составит акт – чем не доказательство, что аварию ты совершил здесь, а не там?
Гудас снова чуть не согласился; но тут Регина, жена Адольфаса, на дыбы: не позволит она мужу ввязываться в эту историю, хоть ты ее режь. И ключи от «Волги» за пазуху сунула. Пришлось Адольфасу новую придумку предложить.
– Пожалуй, и в самом деле лучше признаться, – говорит. – Вызови к себе самого начальника и скажи с глазу на глаз: так, мол, я тек, несчастье случилось… Кто в нем повинен, вам лучше знать. Может, под градусом та женщина была, может, слепая или просто не выспалась… Испугался я, сбежал, а теперь прошу заступиться, как друга. Может, и самому когда-нибудь понадобится… как говорится, и я в долгу не останусь…
– Чего там рассусоливать, – поучала Рената, – ты в лоб спроси: «Какой комплектик приобрести желаете, румынский или финский?»
Стали они ковры вынимать да развязывать, а я в это время поцеловала Чесловаса в лоб и говорю:
– Ну вот, всех выслушал, а теперь поезжай и поступай, как тебе совесть подсказывает.
Осудили Чесловаса Гудаса на три года. Не помогли ни папаша, ни знакомства, ни выдумки. Только тогда я и узнала, что Винцялиса моего на машине сбил не отец Чесловаса, а он сам. Может, и к Рене моей подкатился скорее со страху, чтобы по судам мы его не затаскали.
Видно, и Рената догадывалась, да только кто ж перед этаким красавцем устоит… Беда свалилась немалая, одна она с дочкой на руках осталась – самое время о завтрашнем дне подумать, а Рената поплакала, на судьбу свою попеняла и укатила с Казбарасами в Палангу.
Кинули на меня тогда двоих ребятишек – Дайву и Арунаса. Городские дети до чего ж избалованы, этакие шалуны! Им говори не говори – как об стенку горох. Никуда от них не отлучиться – ни к соседям, ни по грибы, по ягоды. Сама-то я, словно коза моя, все на привязи да на привязи. Не успеешь отлучиться, а их уж и след простыл. На дерево полезли – трясешься, как бы не свалились, в лужу их потянуло – все думаешь, как бы не простыли. Возле телевизора оставишь – опять же боишься, чтобы не испортили чего или к электричеству не лезли.
Просила я мастеров, чтобы крышку к колодцу приделали, – забыли. Вот и приходится крутиться: воды наберу, а потом сруб тем старым рубищем, нарядом коровьим, обматываю. После несчастья с Винцасом зашвырнула я его подальше от глаз, пылилось оно где-то, плесневело, покуда мастера на свет белый не вытащили – на заборе развесили и диву даются, чей это наряд такой…
Прикинула я – вот уж десять лет минуло, как нет моего Винцялиса. Пойду, думаю, хоть могилку его навещу. Нарвала в палисаднике руты, гвоздики, лилию садовую срезала, которую еще сам Винцас мне откуда-то привез… Детишек загнала в огород горохом полакомиться и на прощанье сказала:
– Ешьте, сколько влезет, а потом до моего прихода во дворе поиграйте… Только к петуху не приставайте, не то глаза выклюет, к козе близко не подходите. Ты, Дайвуте, старшая, за хозяйку тебя оставляю.
Та уставилась на меня через какое-то стеклышко и спрашивает:
– А куда ты идешь? А что нам принесешь?
– Иду я далеко-далеко, – отвечаю, – и что найду, с тем и приду, на дороге не брошу.
Думала, прямиком через поле быстрее будет, но одного не учла, старая: поля-то теперь – глазом не окинешь, а луга вдоль и поперек оврагами изрезаны. Рожь прошла, за ней овсы начались, а за ними кукуруза. Поняла я, что этак мне и до вечера не добраться. И такое зло меня разобрало – сил нет. Но потом подумала: куда бы меня ни занесло, Винцас мой все равно меня видит. А может, и посмеивается в кулак…
Стала я назад дорогу искать и наткнулась на лен – целое поле. Так вот куда меня Винцас завел! Ленок уже желтеть стал, головки поникли, и кузнечики грустно так стрекочут… Вспомнила я, как в тот раз косынка на землю соскользнула – беленькая такая, в черный горошек, а сейчас в руке у меня черная, а точечки по ней светлые…
Опустилась я на землю, пригорюнилась, повздыхала и говорю Винцялису:
– Ну, я пошла – дети, сам понимаешь… Что за гостинец им придумать?
– Щавеля набери, – как живой, улыбается мне Винцас.
– Что ты, – говорю, – щавель уже перезрел, они его в рот не возьмут. Сам знаешь, нынешние дети не те, что мы когда-то…
– Видала? – показывает мне Винцас на лен. – Полег уже кое-где, с удобрениями перестарались.
– А может, ничего страшного, – говорю, – солнышко подсушит, ветерок продует – и поднимется…
Оставила я цветы, встала и отпрянула: никак камень зашевелился! Да это еж!.. Вот и подарю его внукам. Небось и не знают, что за зверь. Скажу: «Попробуйте его потискать – он вам покажет, как зверюшки этого не любят. Так же и котенок или цыпленок – только у тех колючек нет, нечем ощетиниться…»