— Очень приятно, — отозвался Костя с каменным лицом.
— Дядя, а ты не видел мою машину! — закричал Тёмка и с обычной своей непосредственностью потянул гостя за руку к сараю, где в числе прочих сокровищ хранился детский автомобиль с педалями.
— Неужели Витя внял моему совету и приставил к тебе охранника? — хитро спросила мать. — Ты посмотри — типичный громила с двумя извилинами. Ноль интеллекта, зато сплошная мышечная масса.
— Мама, пойдем в дом, нам надо серьезно поговорить. — Аня решительно направилась к крыльцу.
— Костя, проследите, пожалуйста, чтобы Артем не заезжал на клумбу, — приказным тоном произнесла Елизавета Михайловна, — кажется, ей пришлась по душе мысль о телохранителе, — затем последовала за дочерью в одноэтажный рубленый домик, где было три комнаты и кухня с настоящей русской печью.
— Вы завтракали? — спросила мать. Она взяла вазу и подставила ее под струю воды из крана. — Если нет, то сейчас накрою. Вот только поставлю цветы… Почему у тебя такое опрокинутое лицо? Что-то случилось?
Аня прошлась по комнате, остановилась, глядя на яблони за окном, собралась с духом и резко повернулась к матери:
— Мама, скажи мне правду, папа жив?
Вопрос застал Елизавету Михайловну врасплох. Она застыла с букетом цветов в руках. Один цветок выскользнул и упал на пол, за ним другой, третий… Женщина так побледнела, что Аня испугалась и поспешила усадить ее на стул.
— Мама, тебе плохо?..Подожди, я принесу воды…Вот, выпей…Где у тебя валокордин?.. — Аня открыла шкафчик с лекарствами, сделала неловкое движение и пузырьки посыпались на кухонную стойку.
— Не надо, Аня, Аня, ты слышишь? Иди сюда, — прошелестела мать и тяжело оперлась обеими руками о столешницу.
— Значит, правда, — выдохнула Аня и встала перед матерью с потерянным видом.
— Как ты узнала?
— Мне рассказал его приемный сын.
— Добрались- таки… Через столько лет!.. Ну зачем, господи, зачем?! — Елизавета Михайловна затрясла поникшей головой.
— Нет, это ты мне скажи, зачем? Почему ты обманывала меня все эти годы? Какое ты имела право? Я тебя спрашиваю?! — Аня почти кричала. — Ты что сделала, мама? Ты хоть соображаешь, что ты сделала?!
— Анечка, ты ведь ничего не знаешь. Он бросил нас, меня и тебя. Я так его любила, я молилась на него… как я ждала его каждый раз, ночей не спала, ты помнишь? Нет, ты не можешь помнить, ты была слишком мала. Он уходил, а я не находила себе места, мучилась, беспокоилась… — Елизавета Михайловна разрыдалась. — А он…он в это время развлекался с другой женщиной… О да!.. — Голос ее окреп, глаза засверкали. — Я наконец почувствовала, он стал возвращаться сам не свой, он думал о той, другой…Я пробовала до него достучаться, но она отравила его, околдовала, выжгла все, что было между нами. Он начинал дрожать, когда уходил, не мог попасть в рукав шинели и был уже не со мной…не со мной…Я бы могла простить ему измену, но эту страсть, любовь всепоглощающую, гибельную я не простила ему до сих пор! Лучше бы он и вправду умер!
Этот вопль горя и отчаяния, исторгнутый из глубины души, потряс Аню. Она смотрела на мать широко открытыми глазами. Страсть, любовь, о которых говорила мать, и теперь владели этой отцветшей женщиной, это была гремучая смесь обиды, любви, мщения, возможно, сожаления, и бог знает чего еще.
Самым шокирующим открытием для Анны стало сознание того, что ее родители, которых, как выяснилось, она как следует не знала, способны были на сильные чувства, на те безумные любовь, страсть, которые ей самой не довелось испытать. Как же так? Ведь она их дочь, кровь от крови, плоть от плоти. Что же с ней-то не так?
Мать подняла к ней залитое слезами лицо:
— Прости, я виновата перед тобой. Он много раз пытался тебя увидеть, но я пресекала все попытки, а потом я сделала так, чтобы он не смог нас найти…Пойми, я не могла…он должен был исчезнуть, умереть, чтобы выжила я.
Аня повернулась и молча пошла к выходу. Она просто не знала, что сказать. В голове у нее царил полный сумбур, мысли не складывались, какие-то смутные образы теснились в сознании; привычная, устоявшаяся жизнь рухнула в один миг, и надо было как-то выбираться из-под руин, приноравливаться и осматриваться.
Реальным был только Тёмка. Она ухватилась за него, как за спасительную соломинку, прижала к себе маленькое тельце и понесла в машину.
— Уже уезжаем? — недовольно засопел Тёмка. — Мам, только ведь приехали.
— Надо возвращаться, малыш. Приедем в субботу. Бабушка плохо себя чувствует.
— Баба Лиза, мы скоро снова приедем! — ободряюще закричал из окна Тёмка.
Елизавета Михайловна стояла на крыльце, держась за дверную раму. Аня вернулась и обняла мать.
— Мы скоро приедем, — повторила она и пошла к машине.
За окном понеслись назад плотные заросли леса вдоль обочины. Аня подумала, что двигаясь вперед, всегда оставляешь что-то позади, и каждый раз безвозвратно.
В среду, в девятом часу утра, Аня медленно ехала по Старой Басманной. Впереди троллейбус. Машины в два ряда. Насилу доползла до площади Разгуляй.
Матвей ждал на остановке. Да, военного видно сразу. Стоит прямо, твердо, в самой постановке особая стать и собранность. Одет в гражданское, в руках черная матерчатая сумка с раздутыми карманами. Машину Ани, видимо, не знает, пришлось встать у него под носом, а то бы не сообразил — снаружи через тонированные стекла водителя разглядеть трудно.
Сел на переднее сидение рядом с Аней, поздоровался.
— Тише, — предупредила она, — Тёмка сзади досыпает.
Матвей оглянулся. Укрытый пледом Тёмка спал, уютно свернувшись калачиком на мягком сидении.
— Все-таки зря вы не согласились ехать на электричке. Устанете, — сказал Матвей.
— Тогда вы меня смените. Умеете водить машину?
— Конечно. Если позволите.
— Сменимся на трассе.
Путь их лежал в гарнизон, который базировался в соседней с московской области. Матвей коротко проинформировал, что отец сейчас находится дома, а до этого лежал в госпитале.
Парень, по всей видимости, страдал неразговорчивостью, слова ронял скупо, отрывисто, после чего замолкал на долгое время.
— Вы так и не сказали что с ним, — натянуто заметила Аня.
— Сердце, — ответил Матвей.
Некоторое время ехали молча, глядя перед собой на дорогу. У Ани было много вопросов, но она не решалась их задать, да и не знала, как это сделать, не тянуть же из него каждое слово клещами?
Зазвонил сотовый Матвея:
— Слушаю, Иртеньев… — отчеканил тот, — только выехал из Москвы…так точно, товарищ командир…есть — завтра в 9.00… Всего доброго…
— Так значит, вы военный? — воспользовалась Аня, сделав вид, что только сейчас узнала о его профессии.
— Да, — был ответ.
— В каких войсках служите?
— ВВС.
Аня даже вздрогнула от изумления:
— Вы военный летчик?
Собеседник удосужился кивнуть.
Ане внезапно захотелось остановить машину и как следует рассмотреть своего пассажира. Она слегка затормозила, но вовремя спохватилась.
— Вы летаете на сверхзвуковых самолетах?
— Да, на фронтовом истребителе.
— Ой, я видела, — заволновалась Аня, — на авиасалоне в подмосковном Жуковском. «Русские витязи». Какая красота, слаженность, настоящие виртуозы! Вы на таких самолетах летаете?
— Нет, «Русские витязи» летают на Су-27, - соизволил улыбнуться Матвей, — а я на МиГ -29. Если вы были на авиасалоне, то должны были видеть «Стрижей», — они летают на истребителях МиГ-29… Аня, смотрите, пожалуйста, на дорогу…
— Легко сказать! Первый раз вижу вблизи летчика-истребителя. Космонавтов без конца показывают по телевидению, а пилота ВВС не увидишь никогда. Иногда покажут мельком — в шлемах, в кислородных масках с этими ужасными шлангами, глаза за черным светофильтром. А под масками, значит… — Аня все-таки остановила машину и села вполоборота, с глубоким интересом разглядывая Матвея. Он вдруг как-то по-юношески смутился — надо же, а на вид вроде ничем не пробьешь… Аня безотчетно отметила, что ресницы у него густые, русые, на концах белые, словно обожженные. — В каком вы звании?