Сорняк настойчиво просил у меня моей крови. Описывая какая она вкусная, тёплая, смакуя как она нежно будет сворачиваться на его листьях и тому подобное. Получив десяток отказав, он сказал, что его устроит любая другая кровь. Желательно разумного, желательно кого-то сильного, желательно чтобы его принесли в жертву прямо над ним и желательно чтобы жертв было как можно больше.
На вопрос устроит ли его кровь давно мёртвого существа или к примеру, жучья гемолимфа? Он ответил «да», но ещё уточнил что предпочитает свежую, желательно тёплую кровь разумных.
Под утро он впал в некое состояние сна. Оставлять его без присмотра опасно. Кто знает на что он способен на самом деле, кроме того, чтобы мыслями общаться, да о крови мечтать.
Так что я насыпал в жестяную банку земли, которую пришлось отогревать. Плеснул туда воды из бурдюка и засунул внутрь спящий сорняк, закрыв его крышкой. Переодевшись в обычную и более тёплую одежду налегке отправился к станции.
Вещей у меня немного, но они всё равно занимают две сумки, да и со шнеппером за спиной не так уж и удобно ходить. Для начала узнаю где я вообще, как часта ходят поезда до города. Надеюсь хотя бы раз в неделю. Затем постараюсь устроится на время в одном из хуторов.
В общем вещи мне будут только мешать. В этом сарае за неделю ничего с не случилось, так что вряд ли за пару часов моего отсутствия сюда кто-нибудь заявится.
Закинув на плечи вещмешок двинул по занесённой грунтовке. Удовольствие конечно ниже среднего утопая по колена в снегу двигаться несколько километров при встречном ветре.
Я шёл около часа прежде чем на небе в дали показались росчерки дыма от печей. Всё же не ошибся с направлением. А то в этом белёсом поле не понять в какую сторону нужно, особенно если здесь находишься всего второй раз в жизни.
Но радовался я рано. До станции стоявшей особняком и бывшей ещё меньше станции Люквера. Добрался только ещё спустя час. Скажи мне там что поезд будет через неделю, или то что маршрут изменился и тут теперь проходят только грузовые составы. Я бы не расстроился, плохая новость — это тоже новость. На её основе можно сделать вывод и скорректировать свои дальнейшие действия. Но что делать, когда даже их нет.
О чём это я? О том, что в будний день в одиннадцать часов, пускай и на захолустной станции никого нет. Кабинка билетёра занавешена, вход на саму станцию перекрыт решёткой, а там, где должен сидеть сторож просто пустая комната. Минуты три я давил на звонок вызова. В надежде что из подсобки выйдет пьяный в стельку станционный смотритель, но нет, станция пуста.
Делать нечего придётся идти к хуторам. Мда, остаётся утешать себя тем, что ходьба, это весьма полезно для здоровья. Благо к деревне ведёт нормальная дорога. Точнее не совсем к ней. Она пролегает рядом, примерно в километре. Судя по тому, что она отчищена от снега ей довольно часто пользуются. Может мне повезёт и меня кто-нибудь подбросит.
Однако везение решило не посещать меня сегодня. Ветер усилился, пошёл снег, а небо потемнело. Обычные погодные явления. Вызвали у меня откуда-то изнутри очень плохое предчувствие.
— Филин. — Уже не писклява, а скорее по-юношески звонко и глухо прозвучало в голове.
— Чего тебе. — Тьву. Сплюнул я под ноги. Зачем голосом то спрашивать, он же мысли читает. Благо хоть только те что не посредственно на него направлены. Впрочем, может и врёт. — Чего тебе. — Переспросил я, только мысленно думая о сорняке в банке.
— Куда идёшь?
— В деревню на счёт ночлега договориться, или хоть едой разжиться. Да и узнать почему станция пуста.
— Еда? Мне тоже нужна еда.
— Ага, ты мне все уши прожужжал своей кровью. Так и быть если у них будут куры куплю одну для тебя.
— Жужжат жуки, а я не жук и кровь не моя нужна, а чужая.
— Про жужжание была метафора, а про кровь обозначение твоего желания её получить. — Я ещё ночью убедился, что такие вещи ему следует разъяснять. Чтоб не нужных вопросов меньше задавал и в разговоре с ним общаться было по проще.
— Филин.
— Чего ещё?
— Каково это?
— Что именно?
— Жить. Я совсем не долго нахожусь в этом мире, но хочу знать за чем я существую…Ответь мне.
— Давай, я лучше расскажу тебе одну притчу. Один человек всё время страдал. Ему было то слишком жарко то слишком холодно, то мало одного то много другого. Он часто забивался в угол от тоски слепо смотря в пустоту, не видя смысла жить. От переживаний его сердце грубело, тело разрушалось, а мысли застывали в его голове. И однажды, когда он перестал меняться, думая о том, что не только он, но и весь мир застыл. Его забрали… Сначала человек решил вот она смерть. Находясь в пустоте, он задал себе вопрос. «Тебе понравилось жить?». И, да и нет. В жизни есть солнце и радость, а есть разочарование и боль, но главное я в ней совсем не нашёл смысла. А ведь когда-то он был, но живя я растерял его. Но только здесь в абсолютной пустоте человек понял. Что он и есть первопричина всего. Он не престранно излучает и счастье и страданье. А пустота, безмолвная, безучастная и бесконечная. Показала человеку что вечность — это сейчас. Что прошлое и будущее это лишь разные формы человеческого бытия.
— Я не понимаю.
— Жить значит определять своё «Я». Помнить о прошлом, дуть о будущим, а жить сейчас. Постоянно меняясь. Руша себя и всё окружающее, а затем возводя в новь. Мир окутывает бесчисленное множество цепей. Какие-то можно сломать, какие-то нет. Моя цепь эта дорога, твоя банка в которой ты сидишь. Когда ты не оборачиваешься назад и не убегаешь в будущее. Ты живёшь.
— Как понять, что ты живёшь, а не просто существуешь?
— Поставить точку, я думаю.
— Точку.
— Да. Этих точек может быть великое множество. Но тебе следует начать хотя бы с одной. Имя — это твоя точка. То, что обозначает тебя. То, что показывает, что был именно ты, а не кто-то похожий на тебя.
— Ты говорил, что людей много и все они носят имена.
— Людей не просто много. Их слишком много.
— Значит у многих людей такое же имя, как и у тебя. Как понять, что слово обозначающие других говорит не обо всех, а о тебе.
— Смысл. Твоя жизнь — это лист, а имя заголовок на нём. От тебя не зависит как ты будешь жить, но лишь от тебя зависит как отчаянно ты будешь барахтаться в кипящем котле бытия.
— Тогда и мне нужно имя.
Я не успел спросить какое. Как он уже ответил.
— Левик. Теперь это моё имя.
— Почему?
— Потому что я осознал себя в твоей левой руке. Она моя колыбель и я хочу, чтобы меня что-то связывало с местом моего рождения.
— Как скажешь… Левик. — Меня немного покоробило его сравнение моей руки с колыбелью, но противится не стал. Ему ведь всё равно нужно имя.
— Я засыпаю, устал.
— Ты же только что проснулся.
— Я, расту, а, без, крови, слабею. Мне нужно, много, спать… — И он уснул.
Растёшь…, интересно в кого? Не шурды, не кушаны, не другие обитатели того мира, симпатии к себе не вызывали. Думать, что статуя божества сражений дала что-то без обидное, было бы через чур наивно.
Ветер ненадолго стих, позволяя хлопьям снега мирно спускаться на землю. Но тишина не настала. В доли послышался приближающийся рокот.
Пришлось сойти с дороги встав на обочине в глубокий снег. Правил тут нет, снесут и не заметят. Из-за поворота выплёвывая из двух толстых труб белые облака, выкатился грузовой-мек с к рытым тентом. А за ним, ещё и ещё, мимо меня прошёл с десяток тяжеловозов, но колонна продолжила тянутся. Почти касаясь днищем дороги, показались уже боевые-меки на восьми колёсах с нелепо большими новомодными пороховыми пушками. В калибрах я не разбираюсь, но думаю где-то миллиметров сто двадцать. У транспорта срезан кузов, капот, двери и даже брызговики. На единственном кресле сидит водитель в толстых очках и шарфом, намотанным до носа.