DVD
на Рождество, хорошо? — Ты мое сокровище! Знаете, она — лучшая ученица в школе, правда… А не хочешь вместо этого какое-нибудь симпатичное платьице? — Папа, ты же знаешь, что я обожаю всякие электронные штучки. Седой потянулся к телефону. Но внезапно, будто что-то его кольнуло, положил трубку и строго посмотрел на дочку: — А о чем это он начал говорить? Что вроде бы ты с ним в машине… Эй, девочка моя! За эти две недели… у тебя же ничего с этим парнем не было, ну… понимаешь, о чем я… — Папуля, ну что ты, — она посмотрела на седого своими голубыми, словно нарисованными акварелью, глазами, — мне же еще только шестнадцать лет. — Ну да, я иногда забываю, что ты еще такая юная. Прости меня, пожалуйста. Хотя окрутила ты его, ого-го… Взрослым женщинам и то редко удается так мастерски подвести своего избранника к алтарю, как ты заманила его прямо в ловушку. — Пап, — Аська мило улыбнулась, — я даже целовалась с ним без языка. Перевод П. Козеренко Петр Братковский Смэш на Майорке — Да у тебя, сыночек, крыша съехала. Чемодан одного не слишком большого человека не может столько весить! Ты еще, черт возьми, прихвати с собой кислородный баллон, акваланг и доску для серфинга. — Я почти ничего не беру. — Ну конечно. В таком случае сейчас я буду это «ничего» выгружать, а ты решай, какие книжки оставить. Чтобы упростить задачу, сразу предупреждаю, что в сумме должно получиться не больше тысячи четырехсот страниц и никаких твердых переплетов. — Ну вынь плавки и полотенце. И четыре рубашки. Или вообще все. Кроме ноутбука мне ничего не нужно. — Он собрался было надуться, но вместо этого жалобным голосом обиженного четырехлетнего ребенка заныл: — А говорила, что в отпуске мы сможем заниматься тем, что нам нравится… — Вот именно — тем, что нам нравится, а не тем, что любит Макс. А ты уложил десять романов, но я все их уже читала. А двадцать мы не возьмем. Из чего следует, что мне нечего будет читать, а ты носу не высунешь из комнаты, просидев пол-отпуска с этим своим Уилсоном. — Пожалуйте в газовую камеру… — Что ты там еще бурчишь? — Да ничего, я так, о своем, антисемитском. — Я тебя однажды придушу. — Не вижу смысла. Ни у кого не возникнет и тени сомнения, что это ты в конце концов не выдержала. Давай уж лучше полетим на Тенерифе или там на Майорку, и ты столкнешь меня с какой-нибудь скалы. Известно, что такой чересчур возбудимый человек куда угодно влезет, не подумав, как станет выбираться. Ты сама говорила, что вроде у меня есть бумаги с диагнозом СДВГ[3], ну, во всяком случае, будут, если понадобится. Верно? — Shut up
4
, мерзкий мальчишка. Иди лучше в душ, а то будешь вонять возле меня все пять часов. Боже, как я выдержу без сигарет! Да еще с этой неумолкающей шарманкой! Ночью меня мучили кошмары. Рейс в них задерживали, в аэропорту ликвидировали последнее место для курения, меня не пустили с теннисными ракетками в самолет, зато, несмотря на трехкратную проверку, в сумочке так и не обнаружили двух перочинных ножей, и вдобавок срок действия паспорта истекал к утру. А мальчишка не закрывал рта ни на секунду. В кого он только такой, я не могла вырастить это чудовище. Да и его ненаглядный папаша, честно говоря, тоже не мог. Хотя он научил Макса всяким глупостям: именно благодаря ему двенадцатилетний мальчишка, вместо того чтобы, как все нормальные дети, читать «Гарри Поттера» или гонять в футбол, упивается историями о серийных убийцах и выслеживающих их, потрепанных жизнью, угрюмых и вечно накачивающихся виски сыщиков. Но они хотя бы накачиваются молча. Пиксель — как за глаза называли моего мужа родственники за его особое пристрастие ко всяким электронным штучкам — никого не мог научить болтать без умолку, потому что разговоры с людьми считал занятием ненужным и лишенным смысла. Я догадывалась, что именно из-за нежелания общаться с незнакомцами он в последнюю минуту, подумав, отказался ехать с нами активно бездельничать на Майорке. Сослался на то, что теперь-то ему уж точно нужно отправить в издательство новый роман. Правда, он говорил это раз пять за последние два года, с тех пор как решил, что больше заработает на мужских детективах а-ля Чендлер, чем на никому не нужных эссе. Но с романом дело шло не ахти как. Может, потому, что он пытался сосредоточиться, часами играя в «Змейку» на мобильнике, а когда наконец садился за компьютер, то, чтобы лучше работалось, начинал с игры «В гостях у кролика», популярной среди пятилетних детей. Я была уверена, что по возвращении с Майорки вместо чендлеровской фразы он встретит нас сообщением о новом рекорде в «Кролике», поскольку, как любит повторять Пиксель, тренировки совершенствуют мастерство. Бог с ним, хотя помочь мне в сборах он мог бы. Однако, вместо того чтобы предложить помощь, он заявил, что слишком взволнован нашим отъездом и идет спать, дабы не устраивать панику. И теперь, нисколечко не паникуя, спал себе, судя по всему не имея в виду отвозить нас в аэропорт («Долгие проводы, слезы без повода», — любит повторять он в таких ситуациях). А я никак не могла отойти от ночных кошмаров. Ни предвкушения отпуска, ни восторга от предчувствия приключений. Какие еще приключения? Только покой. Лежать на пляже, купаться, вечером играть в теннис с сыном — и все. Никаких мыслей, никаких впечатлений. И даже мой чересчур возбудимый сынок не помешает осуществить эти грандиозные планы. О чудо, пока он и не собирался этого делать. — Пора вставать, Бука. — Да, мамочка, я уже проснулся. Тебе чем-нибудь помочь? Ты так устала во время сборов. Наверное, у тебя совсем нет сил… — тарахтел он без умолку. — Что с тобой, детка, ты не заболел? — …и вчерашнее пиво сделало свое дело. — А, ну все в порядке. Заткнись. Я буду пить пиво, потому что мне это нравится. А вчера я выпила только два. — Два… две трехлитровые бутылки? — Сыночек, давай договоримся: ты обращаешься со мной как с любимой мамочкой, а не как с требующей постоянных нравоучений дебилкой, а я постараюсь тебя не укокошить. Идет? * * * Срок действия паспорта не истек, но вылет действительно задержали на час. Кафешка, где еще неделю назад можно было посмалить, оказалась подозрительно пустой. Понятно — антикурительная кампания добралась и сюда. В самолет с ракетками нас не пустили. Я чудом успела сдать их в багаж. Перочинных ножей в моей сумочке не нашлось. Почти. Только маленький фирменный брелок, забытый на дне рюкзака. Но рентген его обнаружил. А алюминиевый ноутбук светился, как большая плоская лампа. Пришлось на глазах изумленной публики перерыть рюкзак. Сын, криво ухмыляясь, стоял рядом. С шестисотстраничным Робертом Уилсоном в руках. Снова из-за меня он не смог вовремя вернуться к чтению. Курить, черт, как хочется курить. Взлет, сон, посадка. * * * — Местное время тринадцать часов тридцать пять минут. Приветствуем вас в аэропорту Пальма-де-Майорка. Температура воздуха тридцать пять градусов. Благодарим вас за то, что выбрали нашу авиакомпанию, и желаем приятного отдыха. Багаж благополучно выдержал перелет. Даже ракетки не сломались. Но мысленно я была еще в Варшаве. Мне казалось, что среди отдыхающих, высыпавших на раскаленное летное поле, я непременно увижу знакомых. И далеко не тех, с которыми мне хотелось бы провести отпуск. Двух бестолковых куриц из руководства нашей фирмы. Бывшего министра социальных дел. Известного футболиста. И одного телепродюсера: придурка, специализирующегося на низкопробных реалити-шоу. — Пойдем. Надень кепку. На чем ты остановился? — Комиссар Фалкон как раз обнаружил на кладбище труп той проститутки. — А мемуары отца он уже нашел? — Нет, а что в них? — Страшные вещи, о которых ни ты, ни Фалкон даже не догадываетесь. * * * Отель был небольшой — около восьмидесяти комнат. Несколько соотечественников. Веселый толстяк уже в микроавтобусе, по дороге из аэропорта, пытался угостить новых знакомых виски «Баллантайн», рассказывая о себе, что он — «душа-человек». Теперь администратор спрашивала его, говорит ли он по-немецки или по-английски. «Ja, deutsch!» — бодро ответствовал он, а когда госпожа Маргерита изложила ему на языке братьев наших западных, как пользоваться магнитным ключом, медленно и очень четко спросил по-польски: «Зачем нужна эта карточка?» Я собралась было перевести ему, но прикусила язык, увидев насмешливую ухмылку Макса, наблюдавшего эту сцену с лестницы. В пакете, полученном от турфирмы, оказались какие-то непонятные гаджеты. Бука сказал, что это биперы «для бестолковых полячишек, чтобы их было легко найти, если они потеряются в чужой стране». Мы засунули устройства на дно чемодана; правда, такая забота о клиентах меня приятно удивила. Интересно, во сколько мне обошлось это дерьмо — в том, что подарок оплачен из моего кошелька, я не сомневалась. Мы поднялись в номер. О том, чтобы осмотреть окрестности, и речи не шло, потому что сын как раз добрался до мемуаров отца Фалкона, тех самых, в которых содержалась разгадка таинственных убийств с предшествующим отрезанием век будущим жертвам. Вытаращив глаза, он признался, что чувствует, будто в этой тихой гостиничке тоже произойдет «нечто ужасное». — Это из другой оперы, сынок. В таких местах убивали у Агаты Кристи, а она уже не в моде. Самое страшное преступление, которое может произойти здесь, — нам не подадут вовремя ужин, что, разумеется, приведет к нашей неминуемой гибели. Других ужасов не предвидится. У меня есть неделя, чтобы отдохнуть, и я намерена на всю катушку ее использовать. И никакие трупы и прочая ерунда мне не помешают. * * * В бильярдной собралась наша польская группа. Семья с ребенком (толстый душа-человек был его отцом), семья с бабушкой, две молодые пары и мы. — Я бы хотела поздравить молодоженов. Желаю приятно провести время в ваш… — госпожа Иза, гид, заглянула в записи, — ваш медовый месяц! — закончила она. Молодые — она блондинка, он брюнет — подняли головы и посмотрели друг на друга, немного смутившись. Я взглянула на сына. — Они вообще знакомы? — прошептал тот с недоумением. И правда. Единственное, что их объединяло — странные плоские устройства, прикрепленные к футболкам. Точно такие, какие мы получили от турфирмы. Эти двое сидели за нашим столиком во время ужина. Они не произнесли ни слова. На все попытки завязать разговор либо поддакивали, либо качали головами. Мы сдались, поскольку сами не слишком общительны. Но за завтраком опять начали наступление. — Поздравляем. Когда вы поженились? — Спасибо. Неделю назад, — тихим голосом ответила счастливая новобрачная. — И у вас была свадьба со священником, фатой, настоящая свадьба с оркестром и толпой гостей? Оба меланхолично кивнули, уставясь в свои тарелки. Девушке удалось выковырять устрицу из раковины. — Много было гостей? Опять кивнули. Мне расхотелось продолжать бесплодные попытки. Нас посадили вместе, и хотя плевать мне на их свадьбу, их гостей, но я не умею сидеть за столом молча. Мальчишка начал на удивление быстро есть. Проглатывал шоколадные хлопья и улепетывал в комнату. * * * Мы не одни такие. У Каи, парнишки со светлыми дредами, и его красноволосой подружки Вероники аналогичные проблемы. С той только разницей, что они пытаются вести светскую беседу на своем сленге с пожилой парой. С тем же результатом. Видимо, дело не в языке. Обременение этикетом. Похоже, страхи Пикселя были не безосновательны. Хотя, если бы он был здесь, к нам не подсадили бы никаких идиотских новобрачных. К счастью, неподалеку, в отеле «Сан Бич», мы обнаружили корт. Администратор — вежливый испанец, слегка за пятьдесят. Среднего роста, седоватый, вежливая улыбка. «Да. Когда ты хочешь играть? Других желающих нет. Слишком жарко. Хорошо, можно в восемь. Откуда ты приехала? — Он не смог опознать мой чудовищный славянский акцент в английском. — Хм, я говорю на шести языках, но по-польски пока нет. Ну, до вечера». Спросил номер моей комнаты. За каким чертом ему это нужно? Быстрый ужин и час мучений на теннисном корте. У мальчишки неплохо получается. Когда-то я бегала по пять километров без колик и потери сознания. Сейчас же с ног валюсь после десятиминутной тренировки с сыном. Когда отдавала ключ, администратор Кристиан вежливо заметил: «У тебя неплохо получается, — и добавил: — Для начинающей». Интересно, откуда он знает? Ведь от его стойки не видно корта. На обратном пути я свернула к бассейну. На краю сидела Вероника с какой-то подружкой. Они болтали ногами в воде. Приятельница Вероники, несмотря на тридцатиградусную жару, была в черных чулках и обтягивающей юбке из черного кружева. Мне стало интересно, покрасят ли чулки ей ноги. Девушки оживленно обсуждали свои улётные каникулы с завтраком, ужином, уборкой комнаты два раза в день. «Как там с твоим увлечением леваками?» — «Так же, как с твоей затеей создать артистическую коммуну на чердаке в Восточном Берлине», — отрезала незнакомка. Они сделали по глотку — каждая из своей бутылки. Обе бутылки были уже почти пусты. Я остановилась возле бара. Прекрасно их понимаю. Сама уже выбросила из багажника свои старые «мартенсы». — Bona sera, signorina
5
, — сказали мне в ухо. Я вздрогнула. Голос, как в детективных романах, которые читает Макс. И зачем испанец (испанец ли?) вдруг заговорил на ломаном итальянском? — Buenas tardes, senor
6
, — ответила я. Что здесь делает Кристиан? Он стоял почти вплотную ко мне и усмехался. Терпеть не могу, когда кто-то бесшумно подходит сзади. Тогда мое перекормленное психологическими триллерами воображение шепчет: «Ты — труп». Я убежала наверх, но ведь он знал номер нашей комнаты. Что он, черт возьми, здесь делает? Он должен работать, ублажать толстых немцев и долговязых британцев в своем отеле. Выдавать ключи от сейфов, вызывать такси. * * * Было душно. Вдали слышались раскаты грома. Ветер убаюкал Буку. И меня в конце концов тоже, уже в пятом часу. Я спала как обычно — с остатками дня под веками, с недремлющим воображением. Незадолго до восхода солнца я решила поплавать, пока не набежала шумная толпа. С балкона посмотрела вниз. Вода в бассейне была не такой голубой, как вчера. Я надела очки и попыталась закричать. Не смогла. — Мама, проснись. Ты опять стонешь во сне. — Сынок, она была там. Та девушка в черных чулках. Была. Распятая, как Иисус, только на лесенке. И кровь. Всюду кровь. Боже, что за кошмар. Неужели я не заслужила хотя бы спокойных снов? — стонала я. Бука, еще сонный, потягивался у перил, ограждавших наш балкон. — Ну, блин! — выкрикнул он. — Черт возьми, не смей ругаться! — возмутилась я, уже окончательно проснувшись и приготовившись заняться воспитанием сына. — Погоди, мама, пожалуйста, подойди сюда, — твердил он тихо. * * * Побледнев, он смотрел вниз. Я подумала, что его сейчас вырвет. А девушка из моего сна на самом деле была там. Распятая на лесенке бассейна. Привязанная веревками. Голова свешивалась над розовой гладью воды. Черные чулки в нескольких местах были разодраны, веревка почти отрезала одну ступню. Бука повернулся ко мне. — Это же понарошку. Да, мама? Этого не может быть… Так бывает только в наших детективах. Это все неправда? — спрашивал он со странным спокойствием. Мы одного роста, но он еще такой кроха. Такой маленький мальчик не должен видеть подобных вещей. Ему ведь всего двенадцать. В пижамах, босиком, мы помчались вниз. Не подумав о ключе. Дверь за нами захлопнулась. В администрации никого не было. Я стала кричать, путая языки. — Is nobody hier?! Murder![7] — Я дергала запертую стеклянную дверь, ведущую к бассейну. Она в самом деле там была: в обрамлении дверной рамы напоминала героиню какой-нибудь кошмарной картины (Босха, Иисус, распятый на арфе?). Солнце сверкало на ее мокрых черных волосах. — Hola! Que pasa?[8] — по коридору, профессионально улыбаясь, шла заспанная Маргерита, администратор. — В чем дело? Там девушка мертвая, а эта идиотка спрашивает, в чем дело! Carabinieros![9] Kriminal polizei![10] — кричала я все тише. Макс стоял перед стеклом, как загипнотизированный. — Похоже на ужасную картину, чудовищную инсталляцию. Он хотел, чтобы мы именно отсюда увидели. Мы испортили его задумку, посмотрев сначала с балкона, — говорил он спокойно. — Боже мой, сынок, все произошло на самом деле, это не твой проклятый детектив. Мы находимся в этом кошмаре, он нам не снится. Хотя я уже видела все это раньше, потому и кричала во сне, — тараторила я. * * * Маргерита единственная не потеряла самообладания. Дверь не открыла. Вызвала полицию. Обычные мусора, ничем не отличающиеся от своих привисленских собратьев. Женщину из патруля вырвало на кафель, и она начала всхлипывать. Ее коллега впал в ступор. Так продолжалось добрых минут пять — чтобы они нашли в себе силы вызвать подкрепление, потребовалось несколько грубых ругательств Маргериты. Неумолимо приближалось время завтрака. Вот-вот проголодавшиеся постояльцы выйдут из своих номеров, и о поисках улик можно будет забыть. — Маргерита, разбуди официанта и бармена. Пусть охраняют два других входа в бассейн. Окна от любопытных глаз мы, к сожалению, закрыть не можем. — Бука неожиданно взял инициативу в свои руки. Я посмотрела на него с удивлением. — Малыш, иди в комнату, пожалуйста. Тебе не стоит здесь находиться, — простонала. — Ему не нужна эта девушка. Не в ней дело, это подстава, мама, — деловито сказал Макс. — Боже, как ты не понимаешь, тут произошла трагедия, это тебе не очередная глава из Уилсона. Марш в номер и запри дверь. Я скоро приду, — повторила я, подталкивая мальчишку к лестнице. На площадке появился Каи. Вид у него был помятый. — Эй, вы не видели Веронику? Fuck, слишком много вина, «Швепса», рома и слишком мало сна, — стонал он. — Ее нет в комнате? Вы поссорились? В последний раз я видела ее у бассейна примерно в двадцать два часа. Она неплохо проводила время, — сообщила я. — Даже слишком неплохо. Всегда так, стоит им с Хайди встретиться. Этот ее идеологический бред сивой кобылы, эта ее майоркская революция: проводит здесь восемь месяцев в году. Бунтует против социального неравенства, сидючи на вилле своего папочки. А мы должны вкалывать в берлинском баре, чтобы заработать на учебу и на недельную поездку сюда. И где же равенство? — Каи точно прорвало. — Куда их черти понесли? Не люблю я, когда она так исчезает. Только теперь он посмотрел в сторону бассейна. Замер. — О нет, Хайди, не дури. Все, ты меня уже напугала, хватит прикалываться. Вероника! Это не смешно! Немедленно иди сюда. Что происходит? Почему она там висит? Вероника! — Заткнись. Ее здесь нет, зато есть ее подружка. И сейчас еще будет настоящая полиция, потому что этих двух лохов мы с трудом привели в чувство, — заявил Макс, и не подумавший вернуться в номер. * * * В отеле появился испанский инспектор с такой родной фамилией Кравец, Хорхе Кравец. Маргерита жестом указала ему на вход в бассейн. — Теперь начнутся скучнейшие допросы, сбор улик. А ведь не имеет никакого значения, взял преступник веревку от спасательного круга или украл ее в порту. Это лишь орудие. Не в нем дело, и даже не в девушке. Важно место преступления. Я еще не совсем понимаю, что именно происходит, но точно знаю: главное тут — место. Лучше займитесь наконец поисками Вероники. Прости, Каи, но, скорее всего, ты уже не увидишь ее живой. Я бы стал искать ее тело там, где сухо и жарко. Может, на открытом пространстве. Вероятно, преступник использовал какой-то банальный шифр. Что-то связанное с природной стихией. — Мальчишка увлекался все больше. Каи смотрел на него со страхом, не в силах понять: этот ребенок, уверенно говорящий на корявом немецком, так страшно шутит, или же он — настоящее чудовище. Когда Каи снова взглянул сквозь стекло, двое полицейских отвязывали Хайди от лестницы. Следов поблизости не было. По крайней мере, тех, что можно увидеть невооруженным глазом. Ночная буря тщательно прибралась вокруг. * * * Инспектор Кравец внимательно выслушал мои показания: до четырех утра возле бассейна ничего не происходило, иначе я бы услышала. Да, это я обнаружила тело. Точнее — мой сын. Нет, меня не разбудил шум. Разве что собственный сдавленный крик. Знаю, в это трудно поверить, но мне снилось, будто я нашла в бассейне труп. Да, тот самый. Случалось со мной такое прежде? Что именно — находила ли я трупы? Да, тысячу раз, но только во сне. Откуда мне знать, почему мой сын смотрит на все это с таким спокойствием? Сама не перестаю удивляться. Вы рехнулись? С какими еще преступлениями он мог иметь дело раньше? Я похожа на серийного убийцу, который путешествует с маленьким мальчиком и по дороге перерезает глотки своим жертвам? Разумеется, он много читает. Да, детективные романы, для взрослых. А что ему читать? «Bravo Girl»? «Popcorn»? Со сказками Андерсена он разделался в двухлетнем возрасте, выходит, период страшилок проскочил довольно рано, верно? Теперь начался период детективов и психологических триллеров. Да, я могла бы ему запретить. И вы тоже. Запретить ему может каждый, но это не означает, что он послушается. Я уже давно сдалась. Он сам занимается своим образованием. Иногда получается лучше, иногда хуже, но в целом неплохо для двенадцатилетнего мальчика. Он — исключительно умный ребенок. Иногда мне даже кажется, что это он меня воспитывает. Конечно, вас это не касается. Я только объясняю, почему вам не следует пренебрегать его показаниями. * * * — Мама, я забыл раньше спросить: что здесь делал тот тип из «Сан Бич»? — Понятия не имею. Я слегка испугалась. Ты же знаешь, не в моих привычках завязывать знакомства на отдыхе. Странный он. В нем есть что-то такое… такое… — Подозрительное? Это мог быть он. Психопат. Сумасшедший администратор, выбирающий жертв из списка желающих поиграть в теннис. Всем, кто играет ниже среднего, перерезает горло скальпелем, — проворчал Бука. — В таком случае, твоей маме пора попрощаться с жизнью. Ты к этому клонишь? Надо было учить меня играть в теннис, а не разбивать в пух и прах, дрянной мальчишка. Все это не смешно. Я напишу отцу, что мы возвращаемся. Один реальный труп и еще один предполагаемый для двух суток отпуска — перебор. — Не выйдет: следующий самолет будет только в воскресенье. Напиши ему обычную эсэмэску: солнце печет, Бука — сама воспитанность, чмоки. Зачем его волновать? У него ведь полно работы. Ты же знаешь, что он предпочел бы поехать с нами, а не торчать в пыльной Варшаве и играть в «кроликов». — Сходи в магазин за водой. Хорошо, возьми колу и донатсы. Я быстро включила Интернет. Мне вовсе не хотелось мешать сочинению мужских детективов, но ведь мы сами оказались в гуще криминальных событий, и я считала, что муж должен об этом знать, пусть даже наша история стилистически не сочетается с его романом. Кроме того, я боялась, что денег на обратные билеты не хватит. Поменять свои без доплаты, скорее всего, не удастся. Опять такое чувство, что здесь кто-то есть. Похоже, я начинаю сходить с ума. Повсюду мне мерещатся чьи-то взгляды. Злые глаза, следящие за каждым моим движением. Я закрылась в ванной. С ноутбуком на коленях. * * * Письмо от Пикселя уже пришло. Я читала его, как зашифрованное послание с другой планеты, и не только потому, что в Варшаве было пятнадцать градусов и лил дождь. Половина откровений моего мужа сводилась к уже почти, почти решенным проблемам с недостаточно эффектной первой фразой романа. Хм… Человек, читавший Камю, должен бы знать, что всерьез гнать такую пургу — пошло. Вторая половина письма состояла из злопыхательств на тему «потребительского рая для среднего класса», в который попали мы с Максом. И еще какой-то ироничный вздор о новом телешоу, снимающемся на одном из этих теплых островов. Якобы сюда привозят пары «мужчина — женщина» и велят им делать странные вещи, и всё это снимают. На рекламу этого идиотического шоу тратят огромные деньги, потому что от его успеха зависит судьба какого-то канала. Блин, мне-то что до этого?! Хорош рай — с бассейном, полным кровищи. Еще один долбаный революционер нашелся. Гонял бы лучше своих кроликов. Если у меня и было желание скрыть, что тут у нас происходит, то теперь оно улетучилось. Разумеется, он станет волноваться, но ведь и мое состояние спокойным не назовешь. Я с остервенением стучала по клавишам и, едва успела нажать «Send», как раздался стук в дверь. — Мама, какие мы все-таки идиоты. До вечера отсюда, естественно, никого не выпустят. Внизу полный бардак: на вертолете прилетели двое из Барселоны. Спецы по перерезанным глоткам. Но Веронику пока не нашли. Как думаешь, крышу уже проверили? Там есть такие устройства для нагревания воды, верно? Что ты делаешь в сортире с ноутбуком? Я же сказал, чтобы ты ему ничего не писала. Все о’кей. Ситуация под контролем. Завтра все закончится, и мы выбросим из головы эти трупы. Вот увидишь. Только как я выдержу без колы? Даже бар не открывают. — Да я и залогиниться не успела, — соврала я. — Само собой, я не стану его тревожить. — Там что-то происходит. Они приковали Каи наручниками к бильярдному столу. Спустись и попробуй что-нибудь разузнать. Ведь он не виновен. Скажи им об этом. Самое большее, на что он способен — по пьянке столкнуть ее в бассейн, но распять… Нет. Это точно не Каи. А, и спроси, посмотрели ли они записи, сделанные камерами наблюдения. — Позволь им поработать. Может, они и не семи пядей во лбу, но ведь ты о них ничего не знаешь. Дай им шанс. Я сейчас вернусь. Никому не открывай. * * * На каждом этаже сновали полицейские. Они заталкивали возмущенных постояльцев обратно в комнаты. Ничего не объясняли. Просто закрывали двери. Я проскользнула на боковую лестницу, ведущую прямо к площадке над бассейном. На ступеньках сидели молодожены и о чем-то шептались. У нее были красные глаза. Подходящее время для выяснения отношений, ничего не скажешь. Ребята смотрели на лесенку, от которой час назад отвязали Хайди. Теперь она лежала там в черном мешке. Я спросила, известно ли им, что случилось. Кивок. Внимательно оглядев их взлохмаченные головы, я в очередной раз дала себе слово, что больше ни за что с ними не заговорю. Проклятая «Любовь с первого взгляда». Наверняка они выиграли эту неделю на Балеарских островах в подобном говенном телешоу. Что там Макс говорил о камерах? Кажется, тут не ведется наблюдение. Но над моей головой в небольшом углублении в стене мигал красный огонек. Точно такой же я заметила над дверью мужского туалета. Неужели они были тут и раньше? Бука оказался наблюдательнее меня? Полицейские принялись укладывать мешок на носилки, а Каи — заталкивать в фургон. Маргерита стояла возле бассейна. Силы ее иссякли. Она прислонилась к стене. От нее больше не требовалось быть энергичным и деловитым администратором. Она расплакалась. — Знаешь, где была Вероника? На крыше, прикованная к… — …системе нагревания воды? Да? — Откуда ты знаешь? Ведь там не было никого, кроме полицейских. Боже, ее тело страшно изуродовано. Да еще на такой жаре! Она почти целиком сварилась. — Маргерита не успела добежать до туалета. * * * — Что вы здесь делаете? Пожалуйста, немедленно вернитесь в свой номер! — Инспектор Кравец меня по-настоящему напугал. Настолько, что я опрометью кинулась наверх. В кранах не было горячей воды. А Бука еще раньше услышал крик соседей, доносившийся из ванной. Он деловито поинтересовался, возможно ли технически, чтобы из крана текла кровь Вероники. «Возможно?» — упорствовал мальчишка. Я не отвечала. Этот ребенок меня поражал. — Мамочка, пожалуйста, скажи им, что вскоре они обнаружат еще одну девушку. Закопанной в землю или повешенной на высоком столбе. Хотя нет, их будет две. Здесь есть старый маяк? — Да, но добраться туда можно только на лодке, — ответила я. Спорить с ним было бессмысленно. Хотя на два новых трупа мне тоже соглашаться не хотелось. — Но почему он убивает? Извращенец? Псих? Надо сказать, не слишком изобретательный, раз даже двенадцатилетний мальчишка может подобрать ключ к его шифру, — пыталась пошутить я. — Он не псих. Во всяком случае, не псих в привычном нам смысле. У него есть цель. И она заключается не в том, чтобы навести на всех ужас при помощи отрезанных пальцев; он не шьет себе нарядов из кожи своих жертв. Я вот что думаю. Он убивает девушек, чтобы скрыть только одно убийство. Как в «Убийствах по алфавиту» Агаты Кристи… — Ты же говорил, что ее книжки наводят на тебя тоску. Ты не читал «Убийства по алфавиту». — Но папа читал… — начал было Бука, однако тут же осекся и, что совсем удивительно, смутился. — Ты ему звонил, обманщик! И что, по-твоему, он, не отходя от письменного стола в Варшаве, определит, кто убивает девушек на Майорке? Он ведь в жизни не видел вблизи ни одного трупа. Они оба привели меня в бешенство. Я попыталась прошмыгнуть в ванную, спрятав компьютер под полотенце. — Даже не думай, мама! — остановил меня Бука на полпути. Полотенце съехало с лаптопа. — Ты обещала, что не станешь ему доносить. — Что значит — «доносить»? Он твой отец и должен, вместо того чтобы нести всякий бред, вытащить тебя отсюда. А заодно и меня. Вашу мать, я больше не выдержу! — Даже четвертое убийство не даст тебе права выражаться. Сама меня этому учишь, — ядовито усмехнулся Макс. — Как еще «четвертое»? Мне вполне достаточно двух. Забудь про свои детективы. Это настоящая жизнь, а точнее, настоящая смерть. — Я бы, конечно, забыл. Но как раз, когда ты спускалась узнать о Веронике, я вышел на балкон. И там стоял он. Этот Кристиан из «Сан Бич». — О, Боже! Это его рук дело, точно. Они ведь всегда возвращаются на место преступления, да? Я помчалась вниз. По дороге едва не сбила с ног двоих полицейских. Мне нужно было немедленно увидеть Хорхе Кравеца. В конце концов, я свидетель, точнее, мать свидетеля, обнаружившего первую жертву, и должна с ним поговорить. — Сеньора, вы что-то вспомнили? — Этот человек из отеля «Сан Бич», Кристиан, администратор… Он появился тут перед тем, как были совершены убийства. А до этого спрашивал у меня номер комнаты. Я там играю в теннис с сыном. Резервировала корт, этот вопрос меня удивил. А еще больше удивило его появление здесь посреди ночи. Он странный. Улыбается так, будто знает гораздо больше всех, а его взгляд пронизывает насквозь, — начала перечислять я. — Сеньора, вы психолог? — поинтересовался Кравец. — Нет, журналист. Но у меня есть интуиция, которая до сих пор не подводила. — О’кей. Мы проверим его. Как себя чувствует ваш сын? — спросил он вежливо. — Сын? Отлично: для него это — задача, которую он уже почти решил. Кстати, он спрашивает, посмотрели ли вы записи, сделанные камерами наблюдения. Там может оказаться что-то важное. Кроме того, он утверждает, что будут еще два трупа. Один должен болтаться в воздухе, а второй — лежать в земле, но не целиком. На поверхности останется голова. А может быть, ноги? Впрочем, какая разница, что именно. Во всяком случае, вы их найдете без труда, а я все равно свихнусь гораздо раньше, — обреченно закончила я. — Возможно, ваш сын тоже обладает интуицией. Но здесь нет ни одной камеры, — сухо произнес Кравец. — Эти красные лампочки — бутафория. Администратор сказала, что их установили для видимости, когда у постояльцев начали пропадать мобильные телефоны. Помогло, кстати. * * * От разъяснений Кравеца мне легче не стало. Оставалась последняя надежда — Пиксель. Я воспользовалась случаем и позвонила. Ни слову из моего письма он не поверил. Стал нести какую-то ахинею насчет испанского вина и добавил, что всякий раз, как только он начинает проникаться духом чендлеровских историй, встреваю я с развлекалочками от Иоанны Хмелевской. Он веселился, говорил, что мне, должно быть, здесь совсем тоскливо, раз уж я начала выдумывать такой бред. А Максу он подбросил разгадку, поскольку понял, что речь, очевидно, идет о какой-то семейной интеллектуальной забаве. — Дорогой мой, мы знакомы уже двадцать лет. Я когда-нибудь придумывала истории про убийства, чтобы немного развлечься? Все это отнюдь не идиотские шуточки. Мне нужны деньги. Положи мне на карточку Visa четыре тысячи, иначе я не смогу купить билеты. Нам действительно нужно отсюда сматываться. Я боюсь. За себя и за него. У этого ребенка нет чувств, только холодный ум. Сейчас он сидит в номере и разрабатывает следующие преступления. В конце концов, забери меня отсюда. И прекрати ржать. — Я бросила трубку. Бука читал свой детектив. Он был непривычно взбудоражен. Заявил, что одна из новых жертв будет случайной. По его словам, я подходила под эту категорию и вдобавок вмешиваюсь в следствие и представляю угрозу для плана. А план, по мнению мальчишки, был до омерзения банальный — получить прибыль. — Необязательно ему за это платят, но деньги тут играют роль. Основную. Я решила, что мальчишка все-таки съехал с катушек. Впрочем, учитывая обстоятельства, меня это не сильно удивило. Ничего, завтра мы вернемся домой и займемся поисками хорошего психолога. * * * Ужинали в гробовой тишине. У меня кусок застревал в горле, поэтому я только выпила сок. И два пива. Даже сын ничего на это не сказал. — Мне нужно отсюда выйти. У меня начинается клаустрофобия. Я могу сидеть в отеле хоть целый день, но только не тогда, когда меня заставляют, — ворчала я. — В номере безопасней, — возразил Бука. Я выдержала только два часа. — Все, я пошла. Запри дверь. Ключ я заберу. Постарайся уснуть, сынок, — добавила уже с порога. — Не советую, — спокойно ответил он. — Но это твое дело. Я не могу пойти с тобой — мне осталось всего сорок страниц. Я старалась держаться многолюдных улиц. На всякий случай. Уже возле корта на меня налетел молодожен. — Эй, поосторожней! А где твоя возлюбленная? — Она немного притомилась. Осталась в отеле. Ну надо же — ответил. Причем целыми двумя предложениями. Он не ушел. Смотрел на меня, и впервые я заметила какое-то выражение на его лице. И в тот же момент вдруг обнаружила, что под южным загаром и модным прикидом воспитанного на скверном телевидении пижона скрывается глухая деревенщина. И мне вдруг страшно захотелось оказаться в толпе отдыхающих, которая исчезла, стоило ей только мне понадобиться. А деревенщина сплюнул на дорожку, закурил сигарету и неожиданно разговорился. — Нет. Ангешка не в отеле. Не в нашем. И не совсем в отеле. Ну почему тебе надо больше других? У тебя есть сын, занималась бы его воспитанием. Зачем ты суешь нос в чужие дела? Наша свадьба, мой взгляд на жизнь. Тебе обязательно нужно было перебежать мне дорогу? — прошипел он, а я стояла, потрясенная его многословием, не в силах двинуться с места. Закричать тоже не могла. Он точно вышел из моих кошмаров. — Думаешь, я ни о чем не догадался? Все твои идиотские вопросы я записывал на эту камеру. — Он похлопал по карману, из которого, к моему изумлению, до сих пор торчал один из металлических гаджетов, полученных в день приезда. — Я хотел только срубить немного бабок. Прошел кастинг. Думал, нужно будет пожить пару лет с этой идиоткой — и привет. Ну знаешь, перед камерами мы знакомимся, на глазах зрителей идем на свидание, занимаемся любовью, женимся, рожаем детей — и всякая такая фигня. Камеры мне не мешали. А эту кретинку, мою жену, я хотел по-тихому убрать. Обычный несчастный случай. Разве кто-нибудь удивился бы, если б такая идиотка включила фен, лежа в ванне? Но дальше стало гораздо труднее. От нас потребовали выполнения новых заданий. Мелкие кражи, супружеская измена, попытка отравить ее родителей — и все в таком духе, чтобы подогревать интерес зрителей и давать пищу бульварной прессе. Нам организовали поездку сюда. Я понял, что это прекрасная возможность, а тут как нарочно дали задание кого-нибудь убить. Потому что наша повседневная жизнь начала надоедать телезрителям, и канал терпел убытки. Тогда Агнешке пришла в голову эта проклятая идея со стихиями и психопатом. Начиталась книжек, идиотка. За рост аудитории до двадцати миллионов нам причиталась премия: гонорар за участие на банковский счет и вдобавок сто тысяч евро за каждый миллион зрителей. Я бы на всю жизнь был обеспечен. Можно было обосноваться здесь, на этом милом островке. А эти две немецкие кретинки сами приплыли к нам в руки. Они идеально подошли: надрались в стельку и желали побрататься. Время перевалило за полночь. В отеле погасли все окна. Агнешке даже не пришлось прилагать особых усилий. Она была мало разговорчива, зато знала немецкий: выросла в Германии, оттуда родом ее отец. Ту, что была потрезвее, она уговорила прогуляться на крышу. Соблазнила ее осмотром телеоборудования, огромных антенн, студии, сказала, что мы участвуем в масштабном шоу, на нас смотрят миллионы, и что только мы трое об этом знаем, и что за участие мы получим кучу бабла. Та клюнула. Полезла на крышу. Я поднялся только помочь привязать ее к нагревателю. Агнешка орудовала скальпелем, как заправский хирург. У меня вышло похуже, хотя я тоже нехило перерезал горло той, первой. Как ее звали-то? Хайди? Ну и имечко! До омерзения швабское. Веревки нам выдали с прочим барахлом телевизионщики. В первую неделю я все ломал голову, на кой они нам. Ну да не важно. Важно то, что на счете у меня вся сумма. А из проблем — только ты. Выбор прост. — Спокойно, — пробормотала я. — Я спокоен. Взгляни наверх. Видишь? Вон она. Пришлось долго уговаривать ее подняться. Я думал, у нас будет романтическая прогулка на старый маяк, но из-за тебя пришлось все упростить. Агнешка раскачивалась на высоком фонаре, обычно освещавшем корт, но теперь не горевшем. Скальпель я заметила в последнюю секунду. Но все равно я бы ничего не смогла предпринять. Раздался треск. На меня посыпались ошметки чего-то липкого и твердого. Мой убийца медленно оседал по ограждавшей корт сетке. Без головы. — Вы целы? — Кристиан держал в руке окровавленные остатки ракетки с болтающейся леской. — Я увидел эту девушку висящей на прожекторе. И вызвал полицию, — непонятно почему оправдывался он. — Они сейчас будут здесь. Еще раньше ваш сын предупредил мою Маргериту, он очень беспокоился. Это он обратил внимание на фонарь. А Кристиан попросту был мужем Маргериты. И в прошлом — чемпионом Испании по теннису. Голова новобрачного после его двуручного бэкхенда превратилась в месиво. Мяч от его удара летел со скоростью двести семьдесят километров в час. Голова — чуть-чуть медленней. Перевод О. Чеховой Ирек Грин Бесхозный пес Он сидел на крышке унитаза в позе лотоса и слушал стоны, доносящиеся из-за двери. Стонали почти напротив, в том месте, где размещались умывальники, врезанные в длинную мраморную столешницу, и большое зеркало. Диктофон фиксировал все с цифровой чувствительностью: приход мужчины и женщины, щелчок замка с внутренней стороны ресторанного туалета, ее нетерпеливость, его заверения, что в кабинках никого нет, когда он, нагибаясь, заглядывал под каждую дверь, потом скрип кожаных брюк, которые мужчина резко стащил с женщины, и наконец гулкие отзвуки совокупления. Она повторяла его имя и громко требовала, чтобы он входил глубже, и хотя кричала она в основном по-немецки, человек в кабинке понял большую часть слов, а о значении остальных догадался из контекста. Он раздумывал: любовники стоят? — и если да, то как стоит женщина: передом или задом к партнеру? А может, она сидит на столешнице, а он стоит? Скорее всего, оба на ней лежат, не зря же мраморная плита такая широкая и прочная. Вдруг они перестали издавать звуки. Все прекратилось, и наступила тишина. Почти полная. Только мобильник в кабинке заливался все громче. Так был установлен. Чтобы звонил по возрастающей. Он пришел к выводу, что это трель телефона заставила их затаиться. Не оттого вовсе, что им захотелось ее послушать. Хотя мелодия была довольно приятная. Он сполз с толчка. Открыл кабинку, стараясь не смотреть на сплетенные тела, — женщина стояла задом, — и стремительно бросился к двери. Мужик, спутанный штанами, смотрел на него в зеркало. В ярости. — А ну, подожди, сволочь! Он не стал ждать. Открыл дверь туалета и, прошмыгнув через зал ресторана, выскочил на улицу. Не угодил под пролетку лишь потому, что прибавил шагу. Свернул на рыночную площадь. Сел на первый попавшийся свободный стул в садике кафе. Обернулся — нет ли погони. Пригладил волосы. Глубоко вздохнул и поднес телефон к уху: «Детективное агентство “Инквизиция”», Иосиф Мария Дыдух, чем могу быть полезен?» * * * Голос в трубке отдал распоряжение. Иосиф Мария Дыдух, стоя под душем, и потом, когда читал уже в постели, и позже, когда засыпал, проклиная шум краковского Казимежа[11], совершенно четко это сознавал. Голос не просил, не спрашивал, не уговаривал — отдал распоряжение. В девять вечера, завтра, жду вас у костела францисканцев. Попытка выяснить цель встречи не удалась. А на вопрос: как мы узнаем друг друга? — ответили частые гудки. Дыдух, окинув взглядом свое недавнее прошлое, заключил, что за приглашением, пожалуй, не скрывается ни один из его врагов, которых у него накопилось изрядно с той поры, как он стал частным детективом. То есть за три года. Три года в деле, и уже по уши в дерьме. Ну что ж, сам выбрал специальность: разводы. Следующий день он начал с передачи кассеты клиенту. В кабинете заказчика они сосредоточенно прослушали стоны. Иосиф взял деньги и, покивав в знак согласия, мол, вот потаскуха и доигралась, вежливо попрощался. Потом позвонил приятелю, полицейскому из Центрального следственного управления Варшавы, и попросил установить, кто накануне ему звонил с засекреченного номера, но услышал только, чтобы шел куда подальше и сам искал, коли заделался частной ищейкой. Затем отправился в офис, проверил электронную почту, выслушал поток брани, записанной на автоответчик женским голосом, ни с кем не идентифицирующимся, проверил и записал, с какого номера звонили, положил ноги на письменный стол, протер ботинок — он недостаточно блестел — и стал ждать. Через пятнадцать минут, так как ничего не происходило, он отправился в летний садик кафе «Молочная» выпить кофе. Просмотрел заголовки газет. Был звонок на мобильный, кто-то долго дышал в трубку. Он позвонил Матильде, она не отвечала. Заказал еще чашку кофе. Пересел за другой столик, потому что рядом расположилась парочка испанцев, курящих вонючие «дукадос». Поразмышлял о вечерней встрече, недолго. Тот тип, видно, его знает. В девять, за несколько дней до Ивана Купалы, на площади Всех Святых будут толпы, а значит, можно надеяться, он не получит по морде — кругом же люди. Впрочем, иногда клиенты назначали ему встречу вне офиса. Некоторые не желают, чтобы их видели в детективном агентстве. Хотел подсесть знакомый с виду художник, но раздумал, как только Дыдух сказал, что неплатежеспособен. Художник, уже в подпитии, присовокупил еще пару слов на тему того, что Дыдух выглядит как деревенщина в своем неизменном костюме и что не помешало бы держаться раскованнее. * * * Он пошел к доминиканцам на «девятнашку». Так вечернюю мессу называла молодежь, знавшая о ней, поскольку служба предназначалась для молодых. Храм был переполнен, поэтому богослужение он слушал в притворе. Молился самозабвенно и только раз рассмеялся. Вспомнил, как он сам, отправляя мессу в этом костеле — далеко не в лучшем психическом состоянии, после бессонной ночи, когда он в оцепенении внимал исповеди отца Адама, — разъяснял прихожанам значение праздника Трех Царей[12], рассказывал про Бонифация, Панкратия и пр.[13], а какая-то баба в первом ряду так хлопала себя по лбу, что эхо просто ошалело от избытка впечатлений. Без четверти девять Иосиф Мария Дыдух сел в такси на стоянке напротив костела францисканцев и велел ждать. Таксист включил счетчик, и они стояли. Дыдух наблюдал за входом в храм. Много людей расхаживали туда-сюда. Несколько одиноких мужчин. Ни один, однако, ничем не походил на клиента, ожидающего встречи с частным детективом. В силу специфики своей работы, Дыдух встречался преимущественно со взволнованными и смущенными мужчинами, нервно потиравшими щеки, отводившими взгляд и частенько заикавшимися. Женщины — клиент редкий и более требовательный — обычно бывали спокойны, но и они, независимо от погоды, прятали глаза за большими темными стеклами очков. Ксендза Матеуша, личного капеллана архиепископа, краковского митрополита, Дыдух знал с давних пор. Он даже улыбнулся, завидев его, стоящего возле костела. Вот это был бы клиент! Пикантное таинственное дельце. Настоящий, впрочем, по-прежнему не просматривался. Дыдух шарил по площади взглядом: не исключено, что кто-нибудь так же, как он, наблюдает за входом в костел, — но не заметил ничего подозрительного. Таксист начал проявлять нетерпение. От бурной реакции его удерживал, по-видимому, только добротный костюм пассажира. Наконец зазвонил телефон. — Где вы? — Голос в трубке не тратил времени на приветствия. — Добрый вечер. Я возле костела. А вы? — Это я возле костела. — А возле какого… — Иосиф Мария Дыдух осекся, потому что увидел озиравшегося по сторонам ксендза Матеуша с прижатым к уху мобильником. — Не важно. Я сейчас подойду. * * * Они шли по Плантам в сторону Вавеля[14]. В молчании. Ксендз Матеуш заговорил первым: — Я должен быть уверен, что вы не записываете. — Пожалуйста, можете меня обыскать, но мы в общественном месте, и это, боюсь, будет превратно истолковано. — Вы записываете? — Нет. — Верю вам, отец. Не считая шуточек тех, кому было известно монашеское прошлое Иосифа Марии Дыдуха, никто так не обращался к нему уже несколько лет. — Я уже не доминиканец. — Ах да, конечно, извините. Перейдем к делу. Я обращаюсь к вам от имени архиепископа. — Ну и ну. Пикантная история крупного калибра. — И все, что я вам скажу, независимо от того, какое вы примете решение, должно остаться между нами… — Я обязан соблюдать определенные нормы, — раздраженно оборвал его Дыдух. Взгляд, которым смерил его священник, говорил, что тот относится к подобного рода заявлениям весьма скептически. — Начну с того, что я был против выхода на связь с вами. Я не доверяю доминиканцам, даже бывшим. Но служба — не дружба… как говорится. Его Преосвященство ставит вопрос так: примете ли вы от нас заказ? — Я специализируюсь на разводах, супружеских изменах и грязном соперничестве полов. Кроме того, я — та паршивая овца, которая ушла из… института Церкви. Чего может ожидать от меня его преподобие архиепископ? — Так вы возьметесь или нет? — Почему бы и нет? Тем не менее расценки я назову, когда узнаю суть поручения. — Вам хорошо заплатят, — с презрением произнес ксендз Матеуш. — Вчера днем умер доминиканец, отец Болеслав Поремба. Вы его знали? Дыдух кивнул, вспомнив седовласого старого монаха, и мысленно вверил его душу попечению Господа. Ксендз Матеуш продолжил: — Врач засвидетельствовал естественную смерть. Отец Болеслав умер в стоматологическом кресле. Печень. По мнению Его Преосвященства и моему личному, есть основания полагать, что это не была обычная смерть. — Самоубийство? Ксендз Матеуш фыркнул от возмущения. — Убийство. — Он не дал Дыдуху вставить ни слова. — Как вы знаете, не в нашей власти приказать доминиканцам заявить в полицию, мы даже не можем намекнуть о своих подозрениях. Поэтому Его Преосвященство, вопреки моим советам, повторяю, решил нанять вас. Дыдух почти совсем уже собрался с мыслями. Вздрогнул, когда часы на вавельском замке пробили половину десятого. — Почему вы сами не заявите в полицию, что в монастыре, вероятно, совершено преступление? — Даже если мы правы, мотивы этого убийства не следует предавать огласке. — Я вас слушаю. — Вам не обязательно… — Я вас слушаю! — Несколько прохожих взглянули на две черные фигуры. Ксендз Матеуш втянул голову в плечи, но Дыдуха мало волновало его психическое состояние. Он готов был кричать еще громче. — Отец Болеслав намеревался выставить свою кандидатуру на выборах настоятеля. Он бы выиграл. Этого вам должно быть достаточно. Вполне можно предположить, что кому-то это было не на руку. Например, тому же отцу Адаму… Поремба был слишком открытым. Сейчас нам нужна другая Церковь. — Такая… для совсем темных? — Да как вы смеете?! — вскинулся секретарь архиепископа, но быстро взял себя в руки. — Прошу не путать традицию со слепой ортодоксией. — Вы обратились ко мне, потому что я полтора десятка лет провел в конвенте[15], потому что я знаю всех и в придачу являюсь частным детективом? Секретарь архиепископа помолчал с минуту. — Мы обращаемся к тебе, сын мой, потому что ты веришь в Бога. Мы нанимаем тебя, — эти слова он подчеркнул, будто напечатал вразрядку, — потому что ты не «миряшка». Так вы называли наших божьих овечек, да? «Миряшки», я ведь не ошибаюсь? Ты — Domini canis, ты — пес Господень[16]. И мы надеемся, что, найдя убийцу, право решать, как с ним поступить, ты предоставишь Его Преосвященству. Ну и потому еще, что ты хорошо знаешь отца Адама. По мнению Дыдуха, последнее прозвучало ехидно. Он стиснул зубы. — Дорого же это обойдется прихожанам, ваше преподобие. Он не выносил, когда его называли «сын мой». * * * Он снял пиджак, расслабил галстук и рьяно принялся делать записи. Сперва в закусочной, затем у себя на чердачке на улице Тела Господня. Стиль умозаключений по-прежнему выдавал в нем доминиканца. Годы формации[17] и деформации, как в их среде говорилось, оставили на нем трудновыводимую печать схоластического мышления. Он был приверженцем философии толчка. Толчка — не в смысле отхожего места, а в смысле толчка, дающего нам бытие и ведущего к познанию. Правда, в его новой деятельности эти понятия обрели иное значение: более практическое и примитивное; на первое место выходят элементы бытия, очевидные следы и их подобие, а затем познание истины. Не каждой, необязательно безусловной, часто несправедливой, но той, которую можно доказать. И он записывал всё пункт за пунктом. Ксендз Матеуш не много добавил к уже сказанному, если не считать частых замечаний на тему отца Адама, причину которых, несмотря на настояния Дыдуха, не пожелал прояснить. Поэтому детектив предположил, что таким вот, далеко не самым деликатным, способом ему указывают на главного подозреваемого. Поремба договорился со стоматологом на шестнадцать часов. В семнадцать один из монахов нашел священника мертвым в кресле. Врач «скорой» констатировал смерть пятнадцатью минутами позже. Кончина наступила, по мнению доктора, по естественным причинам. Следует побеседовать со стоматологом, с врачом «скорой». А также с монахом-привратником. С монахом-санитаром, у которого ключи от стоматологического кабинета. Поремба был наставником молодых иноков — значит, надо поговорить также с семинаристами. И с настоятелем, но ксендз Матеуш был категорически против этого. Доминиканцы не должны знать, что кто-то что-то у них вынюхивает. Так он сказал. Как же это сделать? — вот задача. Иосиф Мария Дыдух помнил из прошлой жизни предвыборную возню. Многие были заинтересованы, чтобы победил именно этот, а не другой кандидат. И если ты поддерживал не того, начиналась свистопляска. Службы в шесть утра за пределами монастыря. Стукодром, исповедь — мысленно поправил он себя — в самое напряженное время; после двух часов такого стучанья[18] в исповедальне самые выносливые священнослужители бывали на грани помешательства. Разве что у тебя задатки дятла — умеешь быстро отстукивать исповедующихся. Те же, что были на стороне победителя, могли рассчитывать на кое-какие привилегии. Частые поблажки в соблюдении монастырских правил. Освобождение от заутрени, если накануне вел занятия допоздна. Более легкое покаяние, если не справился с какой-нибудь обязанностью. Лучшая келья. В общем, стоило водиться с победителями. Тогда Дыдух этому не удивлялся, да и, собственно говоря, не задумывался. Так устроен весь Божий свет — почему же тот, за стенами, почему Его земные твердыни должны быть иными? Монастырская братия готова была на многое, лишь бы победила их фракция. Но не убить. Пожалуй. Он вспомнил отца Адама и слова одного из братьев, с которыми дружил, сказанные однажды во время долгой прогулки, когда они шли втроем, как предписывал устав. От его взгляда веет смертью, не видите? Он может убить за отступничество от веры. Но отец Адам мог убить за ересь или за то, что называл ересью. Еврея, масона, педика — да. Но ради обретения власти убить другого священника? Нет, никогда. Поговаривали, что отец Адам беседует с Богоматерью и строго выполняет ее наставления. Отец Адам был безумцем, это верно, но был ли он способен на убийство? Как он там сейчас? Записал. И вдруг Иосиф Мария Дыдух засмеялся. Над собой. Вслух. А что, если Поремба просто умер? Взял да и умер, потому что был уже стар. Искать убийцу в монастыре — абсурд. Что это тебе взбрело на ум, Вильгельм Баскервильский[19]? А может, правы те, кто говорил, что ты ушел из ордена, поскольку всегда хотел быть детективом? Поскольку для тебя всё было не таким, каким казалось, за всем скрывались злоба, ненависть, гордыня? И ты их видел, видел проницательным взором вечно сосредоточенного на своих мыслях очкарика? Ты замечал все зло мира под маской ханжеской отрешенности и святости. Ты слушал сладкую ложь, которой дышала доминиканская silentium