— Почему вы здесь, дядько Тарас?
Задыхаясь от собственной речи, Яценко рассказал о милостях сотника Ониська. Жизни на этом свете уже нет. Надо только известить падежных людей о скарбе, чтобы попал он в царские руки, а не достался Мазепе. Останется хоть купеческое имя... Есть ещё у него жена и дочка. Может, царь их не забудет. Купец порывался поведать тайну, но сдерживался.
— Можно вырваться, — сказал наконец.
— Как? — Петрусь так крепко ухватил иссохшую слабую руку, что Яценко вздохнул. Затем Яценко решительно произнёс:
— Стаскивай правый сапог...
Украдкою, будто старому человеку просто меняют сопрелую онучу, Петрусь взялся за вонючий сапог, сшитый из некогда весьма и весьма дорогой кожи. Сам Яценко окончательно высох, а ноги отёкшие, обувь не сходит. Наконец на солому вывалился ключ. Старик вздохнул, а казак быстрым движением бросил ключ себе за пазуху.
— Служанка пособила, — шептал Яценко. — Но я не дойду, Петро...
Бежать договорились сразу, как только в погребе окажутся санки — есть во дворе. Петрусь отправился предупредить Галю, чтобы готовилась в дорогу, чтобы подговаривала других людей...
И вот черти принесли Ониська... Как бы он не помешал.
Петрусь вздремнул на соломе, даже не снимая шапки, и ему приснилась воля. Будто он верхом, дорога перед ним без конца, такая манящая, над ней вдали чернодубская церковь, и нужно торопить коня, чтобы добраться туда, где находятся краски и кисти. Но церковь не приближается. Всадник поднимает нагайку, а в глаза ему бьёт солнце. Он просыпается.
В тёмном погребе в чьих-то руках качался фонарь и возле него стучали сапоги. В печи пылал огонь. Его расшевеливала кочергой сгорбленная женщина. Плакали дети. Во сне стонали люди. С каменного потолка неспешно капала вода.
— Выходи, крестник! — захохотал Онисько, щуря глаза. — Не будешь жаловаться на том свете, что я тогда промахнулся! Вставай, москальский прихвостень! Пришлось бы возвращаться из-под Москвы по твою душу! А так все соберётесь вместе на том свете! Ха-ха-ха!
Фонарь плясал в руках другого, пьяного, мазепинца. Огромные тени метались по потолку и но скошенным каменным ступенькам. Сам Онисько, кажется, упал бы, если бы не стены... Крики поднимали людей. Толкая Петруся к выходу, Онисько хвастался:
— Король идёт на Москву! О! Выгоним русских — тогда и не пискнете, быдло!.. У меня уже три поместья. Буду как и мой приятель Гусак! О, то человек... Он подарил гетману его парсуну. Такое малевание! Чудо!
— Парсуну? — оглянулся Петрусь на Галю. — Какую? Где взял?
Онисько не обращал внимания на вопрос, толкал в спину.
Петрусь понял, что вместе с сотником в погреб приковылял всего один мазепинец, — кого остерегаться наглецу, если во дворе вооружённые сообщники? От спёртого воздуха у Ониськова помощника закружилась голова. Он ткнул фонарь на пол и прилепился к каменной печке, вспугнув там сонных детей.
Галя следила за всем широко раскрытыми глазами, не зная, чем помочь Петрусю. Молодицы у неё за спиной стонали при каждом ударе Ониськова кулака, прижимая к себе плачущих детей.
Онисько взял фонарь, но вдруг, споткнувшись о чьи-то ноги, так стремительно свалился, что живой огонь враз пропал, и в просторном погребе воцарилась бы полная ночь, если бы не огонь в печке.
А тем воспользовался Петрусь. Дебелая спина врага захрустела после его прыжка. Кто-то ещё бросился на помощь... Галя заслышала борьбу многих узников. Шагнула тоже... Там кто-то вскрикнул, захрапел... Тем временем в большом фонаре зажгли свечку. Все расступились — Онисько лежит с вытаращенными глазами. А мазепинец возле печки уснул на соломе, словно на постели.
— Что наделали, Господи?
Возле бледного Петруся толпилось с десяток человек.
— Казак! Что будем делать?
Вчерашние хлопы храбро защищали Веприк, защищали свою волю, — а сейчас убит христианин, вот он, без дыхания, сотник... Грех перед Богом. От содеянного не отречёшься. Отсюда не удрать. Где спасение?
Под косматыми шапками, как мыши под соломенными стогами, бегают и прячутся глаза. Дрожащие руки сами лезут в карманы — их нет и не было здесь!
Женщины мигом прекратили визг. Надежда — Петрусь. В отблесках света он сам себе снова показался крепким и умным, кровь начала возвращаться на остывшее лицо. Он снял с убитого врага саблю, всем объяснил, что это оружие погибшего товарища. Дальше скомандовал:
— Михайло! Надевай сотников жупан! Уходим!
Приказ относился к высокому узнику, первым бросившемуся на помощь. Тот быстро переоделся мазепинцем.