— Это он! Он! Пусть не вертится, хампа-рампа! — захохотал Данилыч, а подзадориваемый вниманием Алларт продолжал:
— Именно в пятку, ваше величество! Не хотел признаваться, что ранен, да разве утаишь? Наши уже знают.
Весть огорошила. Царь молчал, обдумывая услышанное, а Меншиков заговорил о королевской казне, привезённой из Саксонии. Хищные, знакомые царю огоньки вспыхнули в глазах светлейшего.
— Ваше величество! — заметил Данилыч. — Пока король не может сесть на коня — мы бы генеральную...
Но сразу и прикусил язык светлейший — достаточно царского взгляда. Генерал, уже справившись с ботфортами, наставил было уши, а Меншиков снова заговорил о короле, припоминал подробности, слышанные от своих офицеров.
Царь в задумчивости вышел из мельницы, разрешив Данилычу и Алларту посидеть за столом. Неизвестно зачем вертелось скрипучее мельничное колесо. Хозяина нет, а так никто и не догадывается, что его нужно остановить. Для военных нужд используются иные мельницы, большей же частью муку доставляют из далёких отсюда городов. Колесо ещё какое-то время вертелось и после того, как царь быстрыми шагами приблизился к плотине и поднял заставки, но движение его замедлилось, наконец угасло. Этому колесу ещё хватит полезной работы.
На низкий берег накатывались короткие говорливые волны. Через речку перевозились пушки. Под тяжёлыми колёсами чутко отзывалось дерево, скрипели отдельные брёвна. На противоположном берегу в сумерках пылали костры, шевелились маленькие проворные тени, ржали лошади — там надёжно держались полки генерала Ренне, иногда постреливая и выстрелами прерывая бесконечное скрежетание лягушек.
О генеральной баталии царю намекали многие генералы, но кто среди них мог понять в полной мере, что случится, если бы королю улыбнулась, как говорят, виктория? Карлу сейчас, как никогда, нужна победа. У него с каждым днём тают силы, а число русских войск, невзирая на болезни, увеличивается. Если же удастся дождаться сорока тысяч калмыков — их вот-вот приведёт дружественный хан Аюка... Но всё-таки генеральная баталия — ещё очень опасное дело.
На переправе стоял шум. Царь и не сразу заслышал, приближаясь незаметно, о чём толкуют за кустами молодые голоса. Говорили очень близко, очень чёткими голосами и как раз о том, о чём хотелось слушать, что не давало покоя ни на минуту — ни днём ни ночью.
— Теперь бы и ударить, коли сам Бог пособляет! — продолжал разговор молодой голос, по выговору — простого солдата.
Второй голос принадлежал черкасскому казаку. Казак говорил напевно:
— Царь подвёл свежие силы, говорят... А пороху, еды — много...
Солдат дальше:
— Пора! Разреши только воинам стать на битву!
— А кто не разрешает? — удивился казак.
Солдат захохотал. Многие засмеялись за густыми кустами.
— Молод ты, брат, — наставительно заговорил солдат. — Ровно гусёк... Вишь, царь наш любит всё чужеземное. Ему, знать, и не верится, что мы побьём чужинца! Бают, когда он был за морем, так, сказывают, даже гроб привёз оттуда в Москву, чтобы и мы себе такие же делали!
Царь засмеялся. Какое-то новое решение, ещё непонятное для него самого, родилось в голове, и он, встретив на плотине бодрых Алларта и Данилыча, отозвал Данилыча и сказал ему, что надо готовиться...
Меншиков так громко хлопнул в ладони, что над водою понеслось эхо, и Алларт понял: это неспроста.
— Ваше величество! — прошептал, однако, Данилыч. — Неужели... надумал?
— Молчи! — придержал царь шитый золотом княжеский рукав. И тихо добавил: — Пора... Дело...
На переправе — бесконечное движение. Вброд и по длинным деревянным мосткам, шатким, свежетёсаным, красивым, ехали, двигались пешком солдаты и офицеры. Стучали сапоги, грохотали конские копыта, разбрызгивая воду, пробивавшуюся струями сквозь щели между досками, отзывались густым звоном пушки, доставленные с далёких Невьянских заводов, стучали в тугие барабаны усатые молодцеватые барабанщики, весело смеялись и сердито поругивались сержанты — и они казались весёлыми.