Снег заметал драгун. Кони с напряжением вытаскивали ноги.
— Ваше величество! Разрешите строить шалаши!
Молодой лейтенант, теперь уже не отстававший, поскольку рядом не было других офицеров, успел превратиться в седое привидение. Король отрицательно покачал головою. Однако этого никто не заметил. Драгуны бросились собирать ветви, кто-то уже пробовал добыть огня, развести костёр, но ни у кого не было веры, что огонь может удержаться на таком ветру.
— Ваше величество! — немного согрелся отчаянными движениями лейтенант. — Место для вас! Бог не допустит лиха! Генерал Лагеркрон умрёт, а поможет! Ваше величество! Если погибну — запомните фамилию: лейтенант Штром!
За такие слова стоило бы расстрелять. Однако слов никто не расслышал. Они были сказаны королю на ухо. Задубевшая кожа ощутила прикосновение жёстких усов. Никто не расслышал бы и королевского приказа, да и сам лейтенант не понимал, какой ужас посеяли бы его слова среди драгун, которые никогда ничего не боялись! Позор!
Король отвернулся. К укрытию не пошёл, но приблизился к нему, чтобы умерить страдания коня. Уши и нос делались чужими. Он стал прикладывать к оголённой коже свои белые перчатки.
Кто знает, сколько времени пришлось простоять. Ветер натолкал под коня столько снега, что животное опустилось на него животом. Король сполз вниз уже в сумерках. О генералах не было слуху. Король полагал, что многих солдат непогода застигла в поле, кое-кто обморозился. А завтра снова нужно догонять московитов. Удирать — тяжелее!
Мысль утешила. Показалось, что ветер унимается. Король пешком попробовал пересечь поляну, с усилием таща за собою коня.
Тучи вдруг разомкнулись. За краем одной блеснула рогатая луна. В коротком блеске завиднелись лошадиные гривы и высокие драгунские шапки. А навстречу кто-то двигался. При лунном свете короля узнавали.
— Ваше величество! Донесение на словах! Московиты взяли Ромны!
Фигура остановилась, даже отступила, в опасении, наверно, что разгневанный полководец ударит. Он же отвернулся и тихо произнёс:
— Ромны не нужны. Мы на Пеле. Долина этой реки ведёт на север.
А в голове уже проклёвывалась новая мысль, будто московитам начинает помогать неизвестная сила...
11
Казалось, в Гадяче уже негде прилечь, отдохнуть, поставить коня, постоять солдату (разве что на одной ноге), некуда опустить приклад ружья. Но с Роменского битого шляха двигались и двигались в Гадяч сани, телеги, все переполненные обмороженными людьми, искалеченными; торопились всадники, повязанные бабьими платками, старыми пёстрыми тряпками, клетчатыми юбками, покрытые кожухами; иногда измученные лошади пахали снег колёсами под тяжёлыми пушками с блестящими длинными стволами — и всё это каким-то чудом втискивалось за валы.
Жителей в городе почти не осталось. Кто своевременно не исчез, те сейчас увязывали барахлишко в узелки, зная, что на заставе чужаки путное отнимут, а в непутном будут долго ковыряться, не веря, чтобы человек отправился в неизвестность безо всего, таща за руки одних напуганных детишек.
На заставах из-за тесноты в городе никого не задерживали.
А на предместье шведу надеяться нечего. Оно и прежде не раз горело, а накануне, во время русского наступления, там уцелело лишь несколько невзрачных строений, ещё, правда, Яценков дворец над Пслом, потому что он за отдельным высоким валом. Теперь там остановился шведский король. А предместье и сейчас курилось дымами. Возле домов отогревались солдаты, часто не замечая, что на них уже тлеет одежда, а заодно выискивая еду; кое-что находили. Что могли — то ели сырым, а нельзя, так недолго и поджарить, если оно не поджарилось от повсеместного огня.
На синие солдатские лица ложились чёрные пятна. Копоть, дым, порывы ветра от обгоревших стен делали их страшными, будто они и не человеческие образы вовсе, а лики страшилищ, выходцев из могил, или уже настал конец света и сюда собралось воинство сатаны.