Теперь Тамара сидит, отвернувшись от Али, и всем своим видом показывает, что если здесь кто-то кому-то что-то шептал, то уж во всяком случае не она. Аля же смотрит на меня, во взгляде испуг, тревога. Она не сразу собирается с духом, но наконец произносит:
— Он… он у меня и раньше был… всегда.
— Синяк?
— Ага, синяк… еще, когда маленькая была… а вы… вы не…
— А я не замечала, — помогаю я.
— Не замечали. Потому… потому что… — она, видно, забыла инструкцию.
— Ну-ну, — подбадриваю я. — Что тебе Тамара велела сказать?
Не очень достойный прием. Но у меня нет выхода.
— Она… она велела — что раньше я причесывалась на другой бок…
— Кто велел? Я велела?! Ты что врешь!..
Ах ты бедняга, думаю я о Але, ну чем она тебя взяла, чем держит? Ведь ни ума, ни сердца, ни малейшего, хоть чуточного обаяния. Ну ты посмотри на нее и на себя… И тут я неожиданно для них (и для самой себя!) говорю:
— Ну-ка, живо, сядьте друг против друга. Так. Поставьте локти на стол. Теперь ладонь в ладонь. И — кто кого.
Секунда — и вялая Томкина рука прижата к столу.
— Вот видишь, — говорю я Але.
Как расшифрует она это неопределенное восклицание?
Они уже за дверью, и я слышу голос Тамары:
— Подумаешь! А я, может, нарочно. А захотела бы, так в два счета…
Интересно, что сказал бы Б. Ф. по поводу такого моего педагогического эксперимента?
Сегодня — неожиданность. Ко мне пришла Аля. Она стояла у дверей бытовки и ждала меня. Может быть, давно. Я заметила заведенный за спину крепко сжатый кулак. Войдя в комнату, она протянула мне разжатую ладонь.
На ладони лежало тонкое колечко с бледно-голубым камешком.
Я ждала.
— Мама прислала. В кульке с конфетами лежало. А она велит, чтобы отдала.
Я не спрашиваю, кто она. И говорю спокойно:
— И ты собираешься отдать?
Она мотает головой.
— Так и не отдавай.
— Она сказала, тогда вам расскажет, а вы все равно отберете. Потому что нельзя.
— Ну и пусть говорит.
Аля снова сжала руку с колечком.
— Она сказала, все равно у нее будет.
— Каким же образом? Ведь ты не отдашь. Или отдашь все-таки?
— Она говорит, — отвечает девочка не сразу, — вы домой уйдете, она заведет в бытовку и силком.
— Так ты же сильней! — удивляюсь я несколько преувеличенно.
— А они с Шуркой спаруются.
Шура не моя, она из другой группы. Их с Тамарой объединяет общая страсть: подавлять, унижать, измываться. Иногда даже бескорыстно, но чаще — стремясь извлечь хоть какую-то выгоду. На этот раз — колечко. Впрочем, для Шуры это, кажется, больше игра. И я надеюсь, что ее воспитательнице с ней легче, чем мне с Тамарой.
Аля ждет моего ответа.
— Ну и что Шура! — говорю я.
Тут все антипедагогично. С самого начала. У нас не разрешается присылать ничего, кроме лакомств, и то с определенными ограничениями. И первое, что я должна была, — это строго напомнить Але об этом. Второе. Тут же отнять кольцо. И, наконец, вызвать Тамару, сделать ей внушение, пригрозить наказанием, вызовом к директору — чем угодно. Словом, любым способом оградить Алю от расправы.
Я не делаю ни того, ни другого, ни третьего. Я предоставляю Алю самой себе. Я оставляю ее один на один с наглой, бессовестной, безнравственной девчонкой, которая и так до невозможности запугала ее. Я иду на риск, сама при этом не рискуя ничем. Разве что бессонной ночью. Что я делаю?! И все-таки я делаю именно это. И не нахожу ничего лучшего, кроме того, чтобы напоследок сказать:
— Слушай, да ну ее к черту, эту Томку. Ну что ты на самом деле!
Аля нерешительно кивает и уходит.
А я отправляюсь домой и ложусь спать. И лежу с открытыми глазами. И уговариваю, убеждаю, гипнотизирую себя: ты — все правильно, правильно, правильно. Да, ты могла уберечь ее от сегодняшнего ночного ужаса. А ту, другую, урезонить, приструнить, остановить, наказать. Но что бы это изменило для Али? Только укрепило бы ее в том, что без чужой помощи она бессильна. А это для нее самое страшное. И не только здесь, у нас, покуда с ней рядом Тамара. А и в той жизни, что у нее впереди, без нас, далеко от нас. Потому что и там может найтись на нее какая-нибудь Томка. Такие безошибочно чуют, кого можно поработить. Нет, она должна отстоять себя сама, поверить в себя. А второго такого случая ей может и не представиться. Нет, все правильно. Только так.
Я говорю это себе, а перед глазами тесная, уставленная шкафами комната — и девчонка, загнанная, затиснутая в угол. А перед ней те двое… Нет, все-таки не двое, утешаю я себя: Тамаре не нужен помощник, она слишком уверена в себе. То жалкое сопротивление, которое, может быть, впервые оказала ей Аля (прежде, чем решилась украдкой прийти ко мне), вряд ли поколебало эту наглую уверенность. Кроме того — колечко. Его не разделишь на двоих. А «за так» Шура, пожалуй, не согласится. Ну и что? А если Тамара все-таки возьмет верх?.. И ничего я сейчас больше от жизни не прошу и не жду — только это: чтобы девочка выстояла, не струсила, не сломалась. Так и будет, говорю я себе, спи… А мне хочется вскочить, бежать, мчаться по темным дождливым улицам, взлететь по лестнице, отворить дверь и увидеть их друг против друга.