— Вот какая новость. Ваша Филимонова беременна.
— Майка?!
Он заглянул в папку.
— Вот именно. Филимонова Майя Сергеевна. Поступила к нам два месяца назад, точнее два месяца без шести дней. Срок беременности: девять с половиной недель.
— Девять с половиной, — бессмысленно повторила я.
— Вы что, подсчитываете? Ну разумеется, она приехала к нам с этим.
Я не подсчитывала.
— Поговорите с ней, — продолжал Б. Ф., — подготовьте к тому, что ей предстоит.
— А что ей предстоит? — тупо спросила я.
— К нашему с вами облегчению, мы освобождены от необходимости решать этот вопрос. Решили без нас. Врачи. Я не вхожу в медицинские подробности. Рожать ей нельзя.
Он говорил резко. Резкость эта ко мне не относилась. Он был расстроен. А может быть, только раздосадован, не знаю.
Я вернулась в корпус. Девочки еще не пришли с работы. Я заглянула в спальню. В самом углу на своей кровати сидела Майка и грызла конфеты (она на днях получила посылку). У нас не разрешается днем входить в спальню, а тем более сидеть на кровати. Но я как-то забыла об этом. Присела рядом с ней.
— Ну как, Маечка?
Она дернула плечом и не ответила. Наверно, было бы больше толку, если бы я сделала ей выговор и предложила встать. Мы сидели рядом и молчали.
— А чего, — сказала она, — ну чего она, эта врачиха. Ничего у меня нет.
— Нет, Маечка, — сказала я мягко, — она очень опытная, и она не ошибается. А больница в городе хорошая, и тебе сделают все, что нужно.
— А чего мне нужно! Мне ничего не нужно.
Вот в таком роде шел наш разговор, и я никак не могла перейти на другой тон. Потому что мне было ее ужасно, прямо как-то невозможно жалко. Потом пришли девочки, и наш разговор прекратился сам собой.
Перед ужином я видела, как она шепчется с Тамарой. Тамара ей что-то настойчиво втолковывала.
Майка пришла ко мне на другой день.
— Не имеете права, — сказала она, едва войдя в комнату. — А может, я хочу — чтобы ребенок. А раз хочу, домой должны отправить.
— Хорошо, — сказала я, — отправим.
Что меня осенило? Передо мной словно быстро прокрутили пленку с записью ее разговора с Тамарой. Я ни секунды не сомневалась, что разговор был именно такой, какой я себе представила.
— Отправим, — повторила я. — Вот кончится четверть, и пожалуйста, поезжай. Дадим тебе сопровождающего и поезжай.
Майка, забывшись, смотрела мне прямо в лицо. И я в первый раз увидела ее глаза. Один был коричневый, другой голубой. Странное впечатление производили эти разные глаза на ее маленьком, словно бы непромытом личике.
— А теперь иди, пора готовить уроки.
Майка не шевельнулась.
— А я не хочу — когда четверть. Мне сейчас надо ехать. Прямо завтра. А то поздно будет.
— Ну почему же поздно?
— Говорят, если потом, так помереть можно. Правда?
— Правда, Маечка. Поэтому и нельзя откладывать. Надо сделать все сейчас. И, конечно, здесь, а не дома.
— Я боюсь, — сказала она шепотом и заплакала.
В больницу мы пошли вместе. Она сказала, что без меня не пойдет, пусть хоть сто милиционеров тащут. Все время, покуда она была в операционной, я сидела в коридоре. Потом ее отвезли в палату, уложили в постель. Она схватила мою руку цепкой влажной лапкой и не отпускала. Соседние койки почему-то пустовали, мы с ней были одни. Она лежала неподвижно, видно, боялась пошевелиться. Потом сказала чуть слышно:
— Ни за что больше… никогда… так больно, страшно так…
— Да, Маечка, да. Я понимаю.
— Нет, не понимаете… Никто не понимает…
Я не знала, который час. Давно уже нужно было позвонить Диме. Хорошо, если он догадается и сам позвонит Е. Д. А если нет? Я заставила себя не думать об этом. Уйти я все равно не могла, липкая ручка держала меня крепко.
Так я сидела, не знаю сколько времени, очень долго. Потом пальцы ослабели, кулачок разжался, я тихонько потянула руку. Майка вздрогнула и открыла глаза.
— Спи, — шепотом попросила я.
— Не.
— Почему, Маечка?
— Я засну, а потом проснусь, а вас нету.
— Я буду.
На меня неотрывно смотрели разноцветные глаза.
— Правда, не уйдете от меня?
Мне показалось, это не только о сегодняшнем.
— Правда.
Она длинно вздохнула. Глаза у нее закрывались. Вдруг она снова открыла их.