Она к Ирэн. Во непробойная: Ирэн и так и так читать будет, проси не проси.
Слышу, Ирэн спрашивает:
— Хочешь, ошибки исправлю?
А она разулыбалась.
— Не, пускай так.
А сама светится как начищенная. Я смотрю, не такая она урод. Килограммчиков бы десять-пятнадцать скинуть, и вовсе бы ничего.
А про Ирэн ведь так и не знаем. Я вот что думаю: если сразу не уволил, может, и вовсе оставит? Все же не повариха — воспитательница… Да что мне об этом думать, пусть Дашка голову ломает.
С каким тягостным чувством открываю я сегодня тетрадь. Мне предстоит рассказать, чем завершилась та позорная для меня история. Казалось бы, достаточно двух слов: не выставили. Так нет, я зачем-то должна вернуться в тот мучительный день…
Утром я, как обычно, явилась вовремя. Милое личико Даши выражает сильнейшую тревогу. А я даже не могу улыбнуться. Да и остальные унылы и сумрачны. День без улыбки, что может быть тягостней для живущих взаперти девчонок! Не осмелюсь утверждать, что они все до одной так уж подавлены возможным со мной расставанием, но настроение какой-то части, безусловно, передалось остальным.
Он тянулся и тянулся, этот невыносимый день. Б. Ф. не вызывал меня. Я ждала и ждала. Он не вызывал и не вызывал. К вечеру я не выдержала.
Б. Ф. стоял в дверях своего кабинета, уже в пальто. Здесь же были бухгалтер, машинистка, кто-то еще. Мне было все равно.
— Так нельзя, — сказала я. — Так нельзя, как вы…
Он посмотрел на меня и, не дожидаясь, что я там буду бормотать дальше, молча повернул обратно. Сел за свой стол. Пальто так и не снял.
— Ну? — вздохнул он.
— Так нельзя, — сказала я в третий раз. — Вы молчите. Я так не могу. Я должна знать, что вы думаете.
Он уселся поудобней.
— А что думаете вы сами?
Может быть, он ждал, что я буду защищаться, оправдываться, выгораживать себя, винить мою бедную глупую Майку? Я сказала все, что я о себе думаю. Не сказала только, что не удивлюсь, если он меня уволит. Это он может сделать и без моей подсказки.
Он молчал. И вот эти несколько секунд (минут? часов?) были для меня мучительными. Как я любила сейчас его чистый светлый кабинет с гвоздиками на окнах, и его самого, и машинистку с бухгалтером за дверью, и лиственницу там, за окном, и все-все в этом доме, с которым мне вдруг придется расстаться.
И я опять не выдержала.
— Ну что же вы?! Ведь в конце концов…
Еще секунда (минута? час?).
— Что вам сказать? Повторите то, что вы только что произнесли. Но от моего имени. Некоторые формулировки не совпадут, но в общем… — Он подумал. — В общем примерно так.
Он встал.
— Да, вот что. Город просит нас выделить человек тридцать для участия в субботнике. На этот раз мы не будем создавать сводного отряда. Пошлем одну группу целиком. Скажем, вашу. Как вы на это смотрите?
— Я?.. Я смотрю хорошо. — Мне это показалось недостаточным. — Я смотрю очень хорошо.
Мы вышли из кабинета вместе. Он галантно пропустил меня вперед.
Все.
Больше возвращаться к этому не буду. Все. Конец. Точка. Рубец на душе.
Уже было закрыла тетрадь. Нет, надо до конца!
Я ведь рассказала Диме об этой истории с Майкой. Не надо было. Я знала, что не надо. Даже, когда говорила, знала. И все-таки досказала до конца. Зачем?! Я ведь не ждала помощи. Какая уж тут может быть помощь — пощечину не сотрешь, руку не отмоешь. Сочувствия? Но и этой благодати я не дождалась. Жесткий взгляд. Ледяной голос.
Что же между нами происходит?
Ну вот, к примеру, один вечер.
Мы сидели на кухне, пили чай. Он упомянул о недавно вышедшем романе, о котором говорят все. Я его не читала. Заговорил о какой-то нашумевшей статье. Я ее не заметила. Тогда он сказал (не буду приводить буквально), что я порядком изменилась. И не только внешне (взгляд на мои руки без маникюра). Я искусственно ограничила круг своих интересов, зациклилась на одном. И, как ему кажется, изрядно поглупела. Слово «поглупела» он, разумеется, не произнес. Он был вежлив и корректен, но смысл был именно такой.
От каждого его слова я испытывала боль (почти физическую). И изо всех сил старалась, чтобы он не заметил. Я встала. Мы немного посостязались в благородстве — кому мыть посуду, — я предоставила эту честь ему и удалилась.
Все, что он говорил, неправда! Да, я уже не накидываюсь на новую книжку журнала, как раньше. А иногда, начав что-нибудь читать, бросаю. И не только потому, что устала. Многое из напечатанного кажется мне теперь выдуманным, ненастоящим рядом с той жестокой, иногда трагической правдой, которая встает передо мной в нашем доме.
Может быть, я изменилась. Но не поглупела, нет. Возможно, я даже поумнела. Во всяком случае, я никогда так много не думала о жизни, о людях, о самой себе. И никогда не испытывала такой ответственности за жизнь других.