А ты меня жалеешь ли? Я, Валера, вот что вспомнила.
Мы с тобой из бара шли. Ты хоть и набравшись был, по тебе никогда не видать. А я по тротуару перед тобой, спиной к народу, выламывалась, чуть не на руках ходила, тебя веселила. Тут меня и цапнули дружиннички, ребятки храбрые — трое одной не боятся. Зачем к человеку, к тебе, пристаю. В милицию поволокли. Я из отделения вышла, почти ночь была. Могли и до утра додержать, да дядька хороший попался. У него дочка, тоже шестнадцать лет.
Я вышла, смотрю, на скамейке под фонарем сидит какой-то, голову руками обхватил. Понеслась к нему. А это вовсе не ты. Потом рассказываю тебе, как ханыгу одного за тебя приняла: думала, ты меня пожалел, дождаться решил. А ты говоришь: «Жалость унижает».
Вот так, Валерочка, я помню Все, а ты, ты помнишь ли? Это песня такая.
Ладно, проехали. Расскажу тебе лучше про здешнее.
Вчера уже лежим, Ирэн заявляется. Села. Значит, байка будет: Иногда она сама спрашивает: «Ну, девочки, про что сегодня?» Каждая с койки свое вякает: «Про шпионов!», «Про любовь», «Сами про себя расскажите». А одна обалденная всегда одно тянет: «Сказку?»
Сегодня спрашивать не стала.
— Расскажу вам про лошадь.
— Гос-споди! — говорю, да не тихо, про себя, а так, чтобы слышала.
У другой непременно спросила бы: «Что ты хочешь этим сказать?» А со мной — будто меня и нет. Ладно, перебьемся.
Эта лошадь, Валера, она все понимала. Может, даже лучше, чем человек. И такая у нее жизнь человеческая была. А потом из нее шкуру сделали.
Вот уже два дня прошло, а я все про эту лошадь думаю, и про ее хозяина, князя. А еще про одну девчонку нашу, Людку Шурупову. Сказать, за что ее сюда запятили, нипочем не поверишь. За лошадь. Она лошадь украла. Из цирка, что ли? У нее самой не узнать. Она если рот разевает, так только чтобы ложку сунуть. Если ей за каждое слово деньгами платить, так она на хлеб себе не заработает. А сама, знаешь, какая? На коня похожая. Нет, честное слово! Волосы черные, прямые, челка на лоб налезла, глаз вовсе не видать. И все молчит. Хоть бы заржала, что ли… А теперь так про нее думаю: может, она из-за лошади такая сделалась? Может, та лошадь тоже умная была и тоже померла? А она жалеет ее, никак не очухается?
Я раньше за дурочку ее считала. Взялась воровать, так уж на «Жигуленка» нацелилась бы. А сейчас, думаю, ты только не смейся, а ведь лошадь лучше. Она живая. Если бы мне покупать, я бы не «Волгу», я бы коня купила. И поехали бы мы с тобой на нем в деревню красивую, и жили бы там, никто нам не нужен.
А помнишь, ты тогда у Цыпы сказал: «Вернешься, я только то хочу делать, что тебе приятно». А если мне приятно в деревню, и чтобы конь, ты так захочешь? Я, Валера, знай: что ты захочешь, то и я захочу…
Иран встала, по классу пошла. К кому-то подойдет, а я пишу себе как писала — ко мне и не подумает. Ну и не надо! Ничего мне от нее не надо. Только неправильно: раз ты воспитательница, ты всех воспитывай. А она про меня один только раз вспомнила.
Нам задали про Катерину. Она говорит:
— И мы когда-то про нее писали. Интересно, что пишут о ней сегодняшние школьницы. Ну вот хоть Венера.
Пожалуйста, читай, не жалко.
А я про эту Катерину вот что думаю. Если бы она турнула под зад придурка своего Тихона и тому, Борису слюнявому, тоже наподдала бы хорошенько, а Кабаниху и вовсе в Волгу спихнула, вот тогда бы она была луч света. А так темное она царство, вот что.
Она прочитала, говорит:
— Оригинальная точка зрения.
Мне потом за эту оригинальную троечку влепили. Одна только эта трешка в дневнике и торчит, остальные все 4 и 5.
А теперь, Валера, держись за стул. Я, знаешь, чего надумала? По-английски выучиться. Мария Вильямовна говорит: «Хочу надеяться, что вы это серьезно». Она всех нас на «вы». «Очень даже серьезно», — говорю. Если бы она знала, на что он мне, этот английский, и спрашивать бы не стала. А вот на что! Вот я приехала, ты на вокзале стоишь, меня встречаешь. И я тебе на английском: «Как ты поживаешь, дорогой?» И ты мне тоже по-английски: «Я поживаю хорошо. А как ты, дорогая?» И мы с тобой идем по улице и спикаем. А все на нас смотрят и думают: вот идет англичанин со своей англичанкой.
Я, Валерка, десятый кончу, может, еще в институт подамся. Вот смеху-то будет!
Ну что тебе еще написать, время есть.
Вчера проснулась, за окнами чернота, самая середка ночи. А я только что с тобой на скамейке сидела, на той, с какой тетку согнала, помнишь? И надо же, проснулась! Дома никогда не просыпалась. Мать с ночной придет, и то дрыхну. Там я не знала, с какого боку луна подымается, какая звезда в окно глядит. Тут луна как раз против окна моего. И звезду знаю, какая до самого рассвета горит, не гаснет. И все вспомнить стараюсь: а куда же твое окошко выходит? Может, нам одна звезда светит?