В ее папке я нашла вырезку из молодежной газеты. В ней довольно бойким слогом, как-то очень уж размашисто описывалась драка. Стая оголтелых девчонок накинулась на свою же подругу и нещадно избила ее. О мотивах автор не сообщал ничего. Впрочем, такое бывает и без мотивов. Да и не в этом дело. Зачинщицей этой расправы была Саша Антонова. И вот совместить нашу тихую, часто и глубоко задумывающуюся Сашу с той, осатанелой, из газетного очерка — никак не получалось. Однако я в конце концов нашла объяснение: она резко и внезапно изменила среду обитания и это вызвало своего рода шок. Я где-то вычитала, что подобный шок порой оказывает на подростка более сильное влияние, чем иное длительное педагогическое воздействие. Вычитала, приложила к своей воспитаннице и успокоилась: раз так, могу на нее не тратиться. Рассуждение ленивой идиотки.
Наш мастер Евдокия Никифоровна как-то сказала мне:
— Разговорила бы ты ее, что ли. У меня чего-то не получается. Смурная она какая-то.
Я бодренько ответила, что с Сашей для меня все более или менее понятно, и я не вижу особых причин для беспокойства. На что Евдокия Никифоровна покачала головой.
Об этой женщине мне давно уже следовало написать. Умница и прелесть. Прирожденный педагог. Хотя не только без высшего, но и без среднего образования. Шесть классов сорок лет назад и собственная жизнь — вот ее университеты. Воспитанницы любят ее, доверяют ей полностью, откровенны как ни с кем здесь. И я тоже советуюсь с ней охотней, чем с кем бы то ни было. И тоже доверяю абсолютно. Ее советы, по форме не слишком грамотные, по сути тонки и мудры, У нас в училище она как камертон правды и добра. И это счастье, что она есть у девочек. И у меня.
В сегодняшней почте в одном из конвертов сразу два письма, мне и ей. От нашей бывшей воспитанницы. Письмо к ней начинается так: «Евдокиечка Никифоровночка, вот сколько времени прошло, а я, что ни день, вас вспоминаю. Мама даже удивляется, что у меня с языка не сходит тетя Дуся…» Подобных писем у нее много. Она их не хранит. Девчонок помнит и без того. Я отбираю у нее наиболее интересные. Зачем, сама не знаю.
Возвращаюсь к Саше.
Вот что еще удивляло меня в ней почти с самого начала. То, как меняется у нее лицо, когда она берет из моих рук письмо. Лицо как бы освещалось изнутри. Удивляло меня это еще и потому, что в письмах, которые регулярно присылала ей старшая сестра, я не находила ничего, что могло бы вызвать душевный отклик такой силы. Обычные домашние новости. Среди них довольно подробно о сынишке сестры, Сашином племяннике. «Сегодня Сережа сказал «собака» да так чисто, так хорошо… Дед купил ему автомобильчик, так он целый день бибикает… Манную кашу не любит, а дала гречку, в момент всю тарелку очистил…»
Я заметила, что эти, на мой взгляд, малоинтересные подробности Саша перечитывает по нескольку раз. И еще подумала: как же она привязана к семье, эта девушка, которая, как сказано в ее бумагах, то и дело убегала из дому и пропадала по многу дней невесть где. И я снова подумала: шок. Дался мне этот шок!
Однажды сестра прислала ей фотографию, маленький, года полтора мальчик сидит на столе, сзади его поддерживают чьи-то руки. Саша показала фотографию мне, потом понесла девочкам. Тамара посмотрела, скривилась: «Рахитик какой-то». Саша выхватила у нее карточку и бросилась на нее с кулаками. Та удивилась, наверно, не меньше моего, и вместо того, чтобы по своему обыкновению пустить в ход руки, сказала только: «Во психованная».
Сегодня Саша получила письмо. Как всегда, от сестры. И, как всегда, зажглось-засветилось ее лицо.
Целый день я Сашу не видела. А после школы, когда они уселись за уроки, я заметила странную позу девочки. Она сидела, стиснув руки меж коленями, а голову наклонила так низко, что лоб почти касался стола. Я подошла к ней. Саша плакала. Но так тихо, что ближайшая соседка даже не повернулась в ее сторону.
Я увела девочку к себе.
— Сережа заболел, — еле выговорила она. — Доктор сказал, корь.
И она снова заплакала.
— Глупенькая, — сказала я. — В детстве все болеют корью. И ты болела, и я. Это не страшно. Болеют и выздоравливают. И не надо так тревожиться — он же со своей мамой.
— С мамой?! — крикнула Саша. — Какая она ему мама! Это я мама!
Вот так, только сегодня, я все узнала и кое-что поняла.
Она родила, чуть ей исполнилось шестнадцать. И хотела оставить малыша в Доме ребенка. Но мать воспротивилась.
— Будешь потом локти кусать.
— Вот еще! — сказала Саша. — Тогда берите его себе. И на меня не пишите.
Не знаю уж, как им там удалось, но мальчика записали на имя сестры. У той уже был ребенок. А мужа не было.