А только зря ты, Валерочка, передо мной унижался. Ты бы хоть у тех ханыг, у Цыплакова с Петуховым, спросил, они и то знали: Венерка умрет, а не продаст.
Ты, может, поинтересуешься, а что же раньше, не понимала я, что ли, какой ты есть? А я сама про это думала. И вот как тебе скажу: понимала, Валера. Только понимать себе не позволяла. Во мне как будто две девчонки, две Венерки сидели. Одна понимала, а другая такая счастливая была, что сама себя слушать не хотела. И вот мне теперь ту счастливую дурочку жалко, и такая злость на нее!
А на тебя, Валерочка, удивляюсь: ну откуда ты такой? Может, слишком тебя в твоем детстве баловали? Ты сам рассказывал, тебя, маленького, каждое лето к морю возили, в третьем классе уже часы купили. А только я не верю, что от баловства люди плохие делаются. По-моему, кого сильно любят, должен добрым вырастать.
Что тебе еще написать?
Помнишь наколки мои? Сердце насквозь проткнутое? Девушку с хвостом рыбьим, русалку? Из-за тебя ведь наколола. Раиска надумала, меня позвала. Я к тебе: как считаешь, Валерочка? Ты говоришь: исписанная бумага всегда бо́льшая ценность, чем пустая. Я, Валера, когда маленькая была, очень отца своего слушалась. А тебя ведь еще больше. Своей головы вовсе не было.
А теперь вытравила я наколки эти. Только кое-где рубчики остались. Ну и те сойдут. Ну а главное, Валера, ведь и тебя вытравила. И марганцовки не понадобилось. Только врать не буду: как вспомню про тебя, на душе так пусто делается, будто потеряла что-то и уже не найти.
И вот еще что. Считай, потеря у тебя: кинжальчик-то я выкинула. В окно швырнула, ищи не найдешь.
А на самый последок про стихи окажу. Стихи ведь хорошие люди пишут. Не может плохой человек стих написать. Что же ты, все стихи знаешь, а сам такой?
Сегодня от нас уехала Тамара Салова, Томка.
За последнее время она изменилась до чрезвычайности. Простодушная Даша недавно объявила мне: «А Томка совсем исправилась». И рассказала. Они мыли окна в библиотеке. Уже было кончили, когда Тамара вдруг кричит: «Ой, девочки, так нельзя! Надо — чтобы все по-честному». И кинулась протирать стекло, на котором заметила пятнышко.
Я тоже слышала этот возглас. Как раз в это время я остановилась в дверях. И если бы не мгновенный косой взгляд, который метнула на меня Тамара, я, может, и поверила бы в такую метаморфозу. Впрочем, вряд ли. Приближалось время ее отъезда, и Тома смертельно боялась, а вдруг ее задержат.
У училища есть такое право — задерживать воспитанниц сверх положенного срока. Иногда для острастки. А чаще — в надежде: может быть, за один-два-три месяца удастся то, что не удалось за полтора года. Но, признаюсь, даже если бы Тамаре стало невмоготу разыгрывать примерную воспитанницу и она сорвалась бы, я не воспользовалась бы этим. Пусть уезжает.
И все-таки, все-таки не моя ли это вина, что она уходит от нас такая же, какая пришла, а если и изменилась, то уж никак не в лучшую сторону (такая возможность у нас тоже имеется). Вопрос не праздный, и мне, может быть, следовало бы смиренно склонить голову… К черту! Ни в чем я не виновата. Я делала все, что могла, я выкладывалась до конца. Мне не в чем винить себя. Разве только в том, что у меня не оказалось таланта, без которого решить такую задачу, как «Тамара Салова», невозможно.
Не знаю, зачем, но я вышла к автобусной остановке проводить ее. Шел дождь. Мы с ней стояли под зонтиком. Эвакуаторша спряталась под навес.
— Я надеюсь, Тома, — оказала я, — ты сразу же устроишься на работу и запишешься в вечернюю школу.
Ни на что я не надеялась.
Она кивнула, продолжая всматриваться в занавешенный частым дождем конец улицы, откуда должен был показаться автобус.
А может быть, все дело в том, что я не любила ее, не могла заставить себя полюбить? Это была нелюбовь с первого взгляда, точней, с первой ее сволочной выходки. И возможно, это чувство так же неодолимо, как любовь с первого взгляда. Но если бы все-таки полюбила?.. Нет, ничего не изменилось бы. Вот же ее любит мать…
— Не забудь передать привет маме.
— Привет от старых штиблет, — машинально выдала она, следуя своей идиотской привычке отвечать готовыми, застрявшими в мозгу присказками. Впрочем, она тут же спохватилась: — Передам.