держаться расслабленно, чего уж точно нельзя было сказать обо мне.
– А с каким животным вы бы сравнили меня? – в ожидании комплимента лукаво улыбнулась
девушка, снова продемонстрировав двух чертиков в голубых глазах.
– Еще не определился. Если брать в расчет только внешние данные, то вы напоминаете мне
быстроногую лань. Об этом говорит миндалевидный разрез глаз, длинные ноги, грациозный изгиб тела. Но
за полчаса невозможно понять характер и внутренний мир человека, а без этого нельзя делать выводы.
Уверен, это животное из дикой среды, так как, я думаю, вряд ли вам характерна кротость и стремление к
тихой семейной жизни.
– Интересное сравнение, – лицо Кэрол осветила задумчивая улыбка. Вероятно, она нашла в моих
словах лестные для себя эпитеты. – Давайте всё же вернемся к вашему отцу. Кто он был по профессии?
– Автомехаником от Бога, и неиссякаемая очередь к нему была лишним тому подтверждением.
Помню его пропахший насквозь бензином пиджак, с отяжелевшими карманами, в которых он постоянно
таскал какие-то болтики и гайки. Долгие годы запах бензина ассоциировался у меня с отцом. У него были
крупные жилистые руки, которыми он зарабатывал на жизнь для нас с мамой, а также для своих родителей
и двух братьев, оставшихся на ферме в Миннесоте. Как и любой мальчишка, он с детства грезил морем,
которое видел только на картинках. И в поисках приключений на борту рыболовецкого судна по исполнении
совершеннолетия приехал в Глостер. Но тут бриг его грез разбился о подводный риф действительности в
самом непредсказуемом месте. Оказалось, что он страдает морской болезнью, которая делала
невозможным его пребывание на корабле длительное время. Однако о возвращении на ферму не могло
быть и речи. Поэтому, потерпев неудачу на одном поприще, отец без особых раздумий отправился в гараж
при таксомоторном парке, где в полной мере и раскрылся его талант. Там он работал, пока не началась
война. Отец выполнил долг перед Родиной и вновь вернулся в Глостер в тот же таксомоторный парк. А в
начале двадцатых годов, когда сухой закон вступил в силу, он, поддавшись на уговоры друга, стал
бутлегером. Дело это было рискованное, но, безусловно, прибыльное. Глостер оказался друзьям тесен для
такого рода занятий, и они перебрались в Бостон. С появлением легких денег как-то незаметно
обнаружилось и много приятелей с общими интересами, которые включали в себя посещение ресторанов,
ипподромов при неизменном эскорте красивых девушек. Надо отдать ему должное: во всей этой круговерти
веселья он не забывал о стариках и регулярно отправлял им добрую часть заработанных денег. Жизнь
казалась прекрасной, но тут на Америку обрушился небывалый по своим масштабам экономический кризис.
Сухой закон отменили, и вскоре, промотав остатки былых накоплений, отец был вынужден вернуться к
ремонту машин.
Он по-прежнему был холост. Мысли о женитьбе не посещали его до тех пор, пока он не встретил мою
мать, которая сумела изменить его приоритеты в сторону семейных ценностей. На момент их знакомства
отцу было уже сорок три года. Он влюбился в нее, как мальчишка! Должен заметить, что отец обладал
невероятной харизмой. Являясь прекрасным рассказчиком баек, которых он знал великое множество,
зачастую не совсем приличного содержания, сразу становился душой любой компании. За годы,
проведенные в Бостоне, он так и не обзавелся собственным жильем, поэтому, скитаясь с квартиры на
квартиру, однажды поселился на Вашингтон-стрит, по соседству с домом, в котором жила моя мать со
своими родителями. Ее звали Розмари. Она выглядела гораздо младше своих двадцати четырех лет. Спешу
заметить, что особой красотой мама не отличалась. Миниатюрная худощавая шатенка, с мелкими чертами
лица, плоской грудью и тонкой талией. Со стороны ее легко можно было принять за девочку пубертатного
возраста. Отец ласково звал ее Канарейкой, прежде всего, за ее любовь к желтому цвету. Подвижная,
любознательная, она действительно напоминала маленькую птичку с круглыми карими глазками. Уж чем
эта девушка зацепила прожженного балагура и ловеласа, не знаю. Но он стал оказывать Розмари различные
знаки внимания в виде комплиментов и преподносимых продуктов питания, которые в начале тридцатых
годов были на вес золота. Она же в свою очередь не спешила отвечать ему взаимностью.
– Не слишком вдаюсь в детали? – вдруг спохватился я.
Кэрол с теплом в глазах внимательно слушала рассказ. Мне даже показалось, что она уже простила
меня за то, что я категорически отказываюсь умирать.
– Нет, вы всё замечательно излагаете, – одобрила она.
– Через полгода сердце матери всё же не устояло перед ночными серенадами под гитару, которым
рукоплескали все соседи дома, и она, как и положено канарейке, отозвалась на призыв кенара, – иронично
подметил я. – Однако тут свое категоричное «нет» сказал дед, с которым отец был почти ровесник. Думаю,
даже не стоит говорить о том, что ее родители не желали такого мужа для своей дочери. Дед был волевой
человек. Его мнение в нашей семье никогда не подвергалось сомнению. Он походил на старого матерого
волка. Прежде всего, тем, что у него, как и у волка, плохо поворачивалась шея. Это было связано с
7
остеохондрозом шейного отдела, которым он страдал уже много лет. Чтобы оглянуться, ему приходилось
разворачивать весь торс. К тому же он имел крупный нос, который унаследовал от него и я, седую шевелюру
и такие же седые, свисающие на глаза брови. Комплекция у него была плотная, широкие плечи и короткая
шея. Признаться, внешне я его точная копия, только вот телосложение мне досталось не от волка, а от
канарейки, – беспомощно развел руками я. – Бабушка же, напротив, была смешлива, говорила нараспев,
растягивая слова. Она напоминала мне сову. Полненькая, низкорослая, с отсутствующей талией. Круглые,
всегда удивленные глаза, вздернутый носик и очень изящный маленький рот. Бабуля поджимала губы так,
что они создавали кружочек. К тому же сколько ее помню, она всегда страдала бессонницей, поэтому по
ночам часто занималась рукоделием при свете ночника или же читала книги. Когда она умудрялась
отдыхать, ума не приложу.
– Мистер Харт, простите, что перебиваю, но мне очень интересно, с каким же животным вы
отождествляете себя? – заинтересованно приподняв одну бровь, спросила журналистка.
– Ждал этого вопроса, – усмехнулся я, смущенно ворочаясь в кресле. – Это, конечно, парадокс, но у
енота и канарейки родился, кто бы вы думали? Пингвин! Поверьте, мне и самому не лестна эта роль.
Хотелось бы видеть себя орлом или благородным оленем, тем не менее я пингвин! Да, я так же гордо ношу
впереди себя живот, который как-то незаметно сформировался уже к сорока годам. Имею внушительных
размеров нос и близорукие глаза. Легче переношу холод, чем жару. Никогда не занимался спортом, но при
этом являюсь отличным пловцом. Практически не ем мясо, отдаю предпочтение рыбным блюдам. Я также
ориентирован на создание гнезда, выведение потомства и всегда верен своей самке.
– Неожиданное сравнение и довольно спорное, – заметила Кэрол, на удивление серьезно выслушав
меня, а потом, едва заметно улыбнувшись, добавила. – Я вас вижу более хищным животным, нежели
пингвин. Когда мы закончим работу над фильмом, поделюсь своим мнением, которое, возможно, еще
изменится. А сейчас давайте вернемся к истории енота и канарейки.
– Вы меня заинтриговали! Не думал, что выгляжу хищником в глазах молодой леди, – я сделал
паузу, обескураженный столь откровенными словами девушки.
Наконец, решив относиться к ним как к комплименту, продолжил свой экскурс в прошлое: