взволнован.
Поспешно закрыв за собой двери столовой, я нетерпеливо с силой провел пальцем по зеленой линии
сенсорного экрана. Том по пустякам никогда не звонил, а это означало, что предстоял серьезный разговор,
который не должна была слышать журналистка.
С Томом я познакомился еще в далекие семидесятые. Помню: меня тогда до глубины души поразил
этот парень. Он был не похож ни на одного из тех, кого я знал ранее. Том выстраивал свой собственный, не
имеющий ничего общего с реальностью мир. Неформал, бунтарь, идущий вразрез с мнением общества, —
одним словом, яркая личность. Тогда ему было двадцать восемь, а мне – сорок два. Он курил марихуану с
той же периодичностью, с какой я курил «Marlboro». Он уверял, что травка не оказывает на него никакого
12
галлюциногенного действия, а лишь расслабляет нервную систему. Я бы ему поверил, если бы он регулярно
не разговаривал с неодушевленными предметами. Например, красноречиво пристыдить круасан за то, что
тот содержит слишком мало крема. Причем делал это очень естественно и вальяжно, зачастую он
умудрялся даже спорить с ними, при этом злился и эмоционально размахивал руками. Встреть я его при
других обстоятельствах – шарахнулся бы как от сумасшедшего.
А познакомились мы довольно странно.
Однажды я поздно вечером возвращался из офиса домой. Работы в тот день навалилось больше, чем
обычно, и голова к вечеру просто гудела. Я решил пройтись пешком, дабы развеяться, благо, до дома было
всего лишь каких-то два квартала. В пустынном переулке я услышал за спиной торопливые шаги. Прохожих,
как назло, в этот час уже не было. Я быстро оглянулся и ускорил шаг. Их было двое. В ту же секунду звук
чеканных шагов преследователей перешел на бег, и я почувствовал сильный удар чем-то твердым по
затылку.
Очнулся в незнакомом доме. Надо мной склонился высокий худощавый афроамериканец с россыпью
черных веснушек на широком носу и щеках. Его волосы, заплетенные во множество косичек, спускались на
грудь; темно-синяя широкая лента, повязанная по окружности головы, пересекала широкий лоснящийся
жиром лоб. В общем, типичный хиппи. Лицо его лучилось доброжелательностью, черные как смоль глаза
восторженно блестели. Пиджак, словно с чужого плеча, водруженный на голый торс, был явно ему маловат.
Длинные руки смешно выступали из коротких рукавов. Линялые синие джинсы пузырились в области
коленей.
– Ну что, передумал? – спросил незнакомец, подмигнув. Его голос оказался из разряда тех, которые
нравятся женщинам, – низкий, хриплый, обволакивающий.
– Что передумал? – испуганно переспросил я, пытаясь приподняться на локте. Но перед глазами все
поплыло, так что пришлось оставить попытки.
– Умирать, – скаля белые зубы, пояснил он.
– Как я здесь оказался?
– Увидел в окно, как тебя приложили кирпичом по голове. Если бы я их не спугнул, обчистили бы
твои карманы. Всё произошло возле моего дома, вот я тебя и перенес к себе.
– Да, их было двое. Они шли за мной, – вспомнилось мне.
– Ты чего без родителей ходишь? Уж если ростом не вышел, так сиди дома, как стемнеет, – он
потрепал меня по плечу, словно давнего приятеля.
Я оскорбленно молчал, обескураженный таким панибратским отношением к себе.
– Можно стакан воды?
– Меня Том зовут. Том Кросби, – бросил он из-за плеча, направляясь, по всей видимости, в сторону
кухни.
– Дэн Харт, – представился и я. – У вас есть телефон? Жена, наверное, волнуется, что меня всё еще
нет дома.
– Сейчас принесу, – крикнул Том из кухни.
Я осмотрелся. Часы на стене показывали половину двенадцатого. Получалось, что без сознания я
находился минут десять, не больше.
Взгляд сразу выхватил мольберт с эскизом какого-то незаконченного рисунка. В глазах слегка
двоилось, и я прикрыл один. Рассматривая изображение, попытался предположить, что бы это могло быть,
однако быстро осознал тщетность своих стараний и бросил эту затею. Скорее всего, художник и сам не
понимал, что за пятно изобразил.
При тусклом свете ночника комната казалась небольшой. Из мебели был лишь старенький диван, на
котором, собственно, я и лежал, обветшалое кресло, стол у окна, застеленный темной скатертью. На столе
беспорядочно разбросанные листы бумаги, ночник и телефонный аппарат. На подоконнике различные
тюбики и баночки с красками. В дальнем углу находились шкаф, тумба из темного дерева и небольшой
телевизор. На стенах висели постеры «The Beatles», «The Mamas & the Papas», изображение каких-то
медитирующих восточных людей в позе лотоса.
Хозяин квартиры вернулся с большой кружкой воды в руке, помог приподняться и утолить жажду.
Затем перенес со стола телефон, поставив его мне на грудь. Я пробормотал слова благодарности и принялся
набирать свой домашний номер. Том тактично удалился из комнаты. Лгать я не любил и поэтому рассказал
Хелен всё как есть.
Она принялась причитать и плакать. Я утешал, как мог, обещая, что, как только пройдет
головокружение, сразу вернусь домой.
В комнату заглянул Том:
– Мелкий, как там тебя, Дэн! А ты где живешь?
– На Вашингтон-стрит, здесь рядом.
– Хочешь, я тебя на руках отнесу?
13
– Нет, не нужно. Сам сейчас встану, – стушевался я.
– Да ладно, ты весишь килограммов пятьдесят, как мешок муки!
– Нет, значительно тяжелее, – упорствовал я, оскорбленный сравнением.
– Ладно. Тогда давай спать, а утром отведу тебя домой.
Я напрягся. Меня волновало, где именно этот громила собрался ложиться? Кроме дивана, в комнате
других вариантов не значилось. Том извлек из шкафа подушку и одеяло, незатейливо их раскинул прямо на
полу и, повернувшись ко мне спиной, тут же уснул, слегка похрапывая. Мне же еще целый час пришлось
ворочаться на неудобном диване, пытаясь уснуть.
Утром я уже был способен передвигаться, хотя меня еще слегка покачивало и мутило. Вероятно,
сотрясение мозга избежать всё же не удалось. Опираясь на локоть Тома, я осторожно следовал к дому.
Хелен и Джим встретили нас у двери. Тома пригласили к столу позавтракать с нами. Он охотно
согласился, сразу очаровав присутствующих своей непосредственностью. После завтрака, заметив в
прихожей мяч Джима, он тут же позвал сына во двор играть. Мы с женой наблюдали в окно, как они
закидывают мяч в кольцо с сеткой, прикрученное к столбу на заднем дворе. У Тома были несоизмеримо
длинные конечности, словно у голенастого щенка дога. «Мир наверняка потерял в его лице отличного
баскетболиста», – подумалось мне тогда. Он вообще был более подвижен, весел, нежели я, что не могло не
очаровать моего двенадцатилетнего сына, для которого я вечно не находил времени, чтобы погонять мяч.
С того дня Том стал частым гостем в нашей квартире. Хелен и Джим всегда радовались его приходу:
он вносил в дом какое-то праздничное приподнятое настроение.
Вот так, ненавязчиво, этот человек вошел в нашу жизнь и стал моим самым близким другом. Почему?
Я и сам не понимал этого тогда. Мы во всем были полной противоположностью, но нам было интересно
вместе, и, не смея больше перечить притяжению душ, мы погрузились в крепкую мужскую дружбу.
Том вырос в Челси – небогатом пригороде Бостона. У него было три брата и одна сестра. Отец взял в
жены мать Тома с четырьмя детьми от предыдущего брака. Том оказался их единственным общим
отпрыском. Оба родителя обладали склочным и неугомонным характером и потому бранились как кошка с
собакой. Мать отвечала за утилитарную сторону семьи, а отец, в прошлом акробат из мексиканского
гастролирующего цирка, получивший перелом ноги, после которого остался хромым на всю жизнь, теперь
был вынужден работать в порту разнорабочим.
Уже в тринадцать лет, заглянув к тридцатилетней соседке по приглашению на чашечку чая, он