Оставь её, дурочка, о себе лучше поплачь, хотел сказать ей магистр, но из горла вырвалось лишь хриплое бульканье. Он оторвал взгляд от неугомонной гоблиницы и принялся искать в полутьме пещеры золотистые искры. Он был уверен, что мать ваультов покинула непоправимо повреждённое тело — чего ради зря терпеть физическую боль, если оно всё равно обречено?
Не отыскав признаков присутствия демона — может, отправилась искать новое тело? — Шорму прикрыл глаза, пытаясь восстановить силы. Впрочем, тут же встрепенулся, повинуясь дурному предчувствию. Но нет — в пещере было пусто, если не считать неподвижной Эйры и полудохлой Ценк, добравшейся наконец до бывшей подружки и теперь зачем-то водящей дрожащими крючковатыми пальцами у той по животу…
Стоп, нет… Быть не может.
Собрав последние силы и ругая себя самыми нелестными словами, что только всплывали в голове, магистр вскарабкался на ноги. Поздно. Он видел, как с лёгкой вспышкой лопнула печать, видел торжествующую улыбку на физиономии гоблиницы — и, почти сразу же, её копию на лице очнувшейся Эйры.
— Славное тело, — поделилась девушка, отталкивая обмякшую гоблиницу и легко поднимаясь с земли, — было бы обидно лишиться ещё и его.
Шорму, охнув, наклонился и подобрал с земли осколок камня — один из тех, что ухитрилась отбить мать ваультов. Глупо было, конечно, надеяться, будто у него хватит сил пробудить в гранитном клинке стихию. Он даже не был уверен, что ему удастся подобраться к противнице…
— Ты убил её, — как бы невзначай кивнула та на валяющуюся в луже собственной крови Ценк.
— Твоей вины здесь больше, — бесстрастно отозвался магистр, засунул осколок за пояс и медленно заковылял вдоль стены, не сводя глаз с собеседницы. — Невелико горе. Одной несчастной девчонкой меньше в городских борделях.
Эйра загадочно усмехнулась.
— В моих силах сделать так, чтобы борделей и несчастных девчонок вообще не стало. И не только их. За что ты сражаешься, Шорму? Хочешь оставить всё как есть? Дождаться, пока ваши погрязшие в насилии и злобе народы уничтожат друг друга, а может, и весь мир в придачу? Неужели не видишь: вы рушитесь во тьму, а я несу свет…
— Глаза твой свет режет, — буркнул магистр, начиная новый круг, постепенно приближаясь к девушке. — Кому-то и в полумраке уютнее.
Он остановился почти вплотную. На её губах играла лёгкая снисходительная улыбка. Так спокойно улыбается врагу лишь тот, кто уверен в своей неуязвимости. Или в бессилии противника.
Даже когда он протянул руку к её груди, она не шелохнулась — лишь заинтересованно склонила голову на бок, совсем как немая Ри.
— Бьётся, — сообщил Шорму.
— Конечно бьётся, — с лёгким удивлением отозвалась Эйра. — Чего бы ему не…
Она умолкла, почуяв неладное. Улыбка на лице сменилась рассерженной гримасой.
Так-то, матерь ваультов. Думала, раскусила примитивную людскую магию, уничтожила печать? Только надломила. Пара движений — и она как новенькая, но теперь бесплотный дух заперт внутри, а не снаружи.
— Что за фокусы, чародей?!
Шорму, не отвечая, ловко сбил попытавшуюся было ускользнуть из его хватки девушку, опрокинул на землю, обездвижил руки, уселся сверху, придавив своим весом. Вытащил из-за пояса импровизированный гранитный клинок.
— У тебя не осталось сил, — насмешливо выплюнула Эйра.
Огненно-рыжие волосы разметались по пыльному, измазанному гоблинской кровью камню. Глаза пылали страхом и ненавистью. Могущественное доброе существо, принёсшее миру свет и покой, как же…
Рука дрожала, когда он прикладывал осколок остриём к её груди, прямо напротив сердца.
— Не делай этого, — взмолилась мать ваультов мелодичным голосом Эйры. — Знаешь ведь, девчонку ещё можно спасти… Дай мне уйти — и она останется с тобой. Сломанная, ненормальная — но останется!
Шорму на мгновение замер, глядя в молящие рыжие глаза поверженной противницы, а затем с недоумением спросил:
— Зачем мне это?
— Потому что она ошиблась! — выкрикнула демоница с истеричными нотками. — Ты не такой холодно-расчётливый, каким тебя все считают — каким ты искренне стремишься быть! Я вижу это в твоих глазах — я столько раз уже такое видала — это любовь!
Магистр ещё какое-то время задумчиво глядел на неё, потом вздохнул и сжал острые края осколка. Сжал крепко — собственная горячая кровь потекла по граниту, обжигая пальцы болью. Но и остатки магии хлынули в спящий камень, разбудили скрытую в нём стихию.
Подгоняемое древними, как сам мир, чарами, остриё вошло в сердце до странности легко. Конвульсии девушки, к счастью, были недолгими — но потом принялась биться в предсмертных судорогах заключённая в безжизненном теле матерь ваультов.