Он опять привлек Леу к себе и стал тихонько укачивать ее.
Зачем здесь собралось столько народа?
Леу снова огляделась вокруг. Она знала, что за боем будет наблюдать сам наместник. Может быть, его подруга тоже, в конце концов Эмрис ее сын. Ну еще, наверное, Морана и ее отец. Но здесь, на лугу, который начинался сразу за городской чертой, собрались сотни полторы фаэйри. Придворные, приехавшие на праздник главы дворов со свитой, даже те, кто приплыл сюда вместе с ней. Это-то зачем? Обязательно нужно устраивать из поединка целое представление? Еще эта дурацкая музыка, флаги с гербами двора Эйл, полощущиеся на высоких шестах — для чего?
— Кчему весь этот балаган? — не оборачиваясь, негромко спросила она, но Каэрден, который стоял позади Леу, услышал ее, несмотря на хлопанье зелено-золотых полотнищ на ветру, звуки струн и свирелей.
— Традиция. Поединки всегда проводятся при зрителях. Чем больше свидетелей, тем лучше. Если ты про музыку, то, думаю, это просто прихоть Эмриса. Это вполне в его духе.
— Почему именно здесь? — снова спросила она через какое-то время, просто чтобы не молчать. На душе было так тошно, что Леу боялась снова разреветься, а этого она совсем не хотела. Хватит. Нужно быть сильной. Она и так проплакала весь вчерашний вечер и почти всю ночь. Не хватало, чтобы Мартин, когда выйдет на бой, снова увидел ее с красными опухшими глазами.
— Я же сказал, традиция. Если бы поединок проходил в любом другом городе, участники сами выбрали бы место. Дворцовый парк, площадь, просто какой-нибудь двор попросторней. Но Тара — это не простой город. Это столица Полуночной земли, место, где стоит Высокий Престол. В ней никогда не проливалась кровь, ни во время войны с гоблинами, ни в дни смуты принца Элату. Поэтому…
Музыка смолкла, и у Леу екнуло сердце. Что, уже? Сейчас?
Собравшиеся раздались в стороны, но от того, что в проходе появился не Эмрис и не Мартин, а какой-то фаэйри в зеленом и золотом и со свитком в руке, ей легче не стало. Глашатай, герольд, или как они еще называются…
Так и оказалось. Фаэйри вышел в центр образованного зрителями круга, развернул свой пергамент и стал громко читать с него, но до ушей Леу долетали какие-то обрывки — Эмрис двора Эйл… обвиняет… напал без причины… до смерти… если пожелает, может в любой момент прекратить бой…
На мгновение перед глазами все закружилось — взлетающая в небо белая башня, которую было видно даже отсюда, полная луна в синеве, горы на горизонте, и совсем рядом — яркие одежды собравшихся, мерцающие золотом, серебром и цветными камнями. Леу глубоко вздохнула, обхватила себя руками и зажмурилась.
А когда открыла глаза, наткнулась на Мартина. Он вышел на бой как-то совсем тихо и незаметно, просто пробрался сквозь толпу, и теперь стоял, с виду спокойный и собранный, изредка оглядываясь по сторонам, меч в одной руке, треугольный щит в другой. Похоже, многие из собравшихся еще даже не заметили его, а те, что заметили, глазели на Мартина кто с любопытством, кто с презрением, кто просто враждебно.
Он поймал взгляд Леу, улыбнулся, а она заметила блестящие на его лбу капельки пота, разлившуюся по лицу бледность, ходящую вверх-вниз грудь.
— Мартин! — сама того не осознавая, Леу шагнула вперед, но Каэрден сжал ее плечо.
— Стой. Сейчас ты ничем не сможешь помочь, только навредишь ему.
Снова грянула музыка, и под громкую торжественную мелодию зрители снова расступились. Эмрис шел, высоко подняв голову, горделиво улыбаясь и весь сверкая — расшитый золотом камзол, золотистый плащ за плечами, украшенная камнями рукоять меча, что висел у пояса. Его встретили сдержанным молчанием, а Эмрис, казалось, был неприятно удивлен этим — поднял руки, взмахнул ими, словно приглашая приветствовать его, но ответом снова была тишина.
— Бедняга, — усмехнулся Каэрден за спиной у Леу. — Никак не возьмет в толк, что его любят не так сильно, как он считает.
Эмрис окинул толпу сердитым взглядом, но потом снова заулыбался. Он остановился у места, где восседали его родители и правитель двора Балар, низко поклонился им, потом еще раз, еще ниже, своей подруге, которая стояла за креслом отца, а потом резко распрямил спину, сбросил с плеч плащ и высоко вскинул руку с обнаженным мечом.
Герольд обратился к нему, спрашивая, не желает ли Эмрис, как бросивший вызов, проявить милосердие и простить оскорбившего его противника.
— Если бы речь шла только обо мне, я, может быть, еще подумал, — громко ответил тот. — Но это существо задело не только мою честь. Речь идет об оскорблении моей семьи, моего двора. Речь идет об оскорблении всех фаэйри. Прощения не будет!