Мой возлюбленный был писателем. Во-первых, он был писателем, и, во-вторых, моим возлюбленным.
В последнюю ноябрьскую пятницу я нашла Пэм, ожидающую меня в моем офисе.
Я сбросила свое пальто и взглянула на часы. Уфф, я пришла вовремя. Неважно, как долго я работала на Пэм, в ее присутствие я ходила на цыпочках.
— С добрым утром, Ханна.
— Мисс Винг, — улыбнулась я.
— Мне нужно, чтобы ты прочитала эти рукописи, — она постучала по двум толстым конвертам на столе. — Лора считает, что они многообещающие, но у меня нет времени, чтобы просмотреть их.
— Конечно. И это все?
— Прямо сейчас, — Пэм направилась к двери. — Ох, и когда ты с этим закончишь...
— Хм?
Я взглянула вверх. Пэм улыбалась мне. Ооой, игривая Пэм была, несомненно, страшнее, чем серьезная Пэм.
— Хорошо, если у тебя останется время, у меня есть последние страницы от Джейн Доу.
Мои глаза расширились. Пэм засмеялась, явно с удовлетворением.
— Пэм! — захныкала я.
Она шагнула в свой кабинет и вернулась с кипой страниц. Я выхватила их. Мой разум не сомневался, что Пэм уже порылась в страницах, но мне было все равно.
Я закрылась в своем мирке и стала с жадностью читать.
Это был, конечно же, Суррогат. Это была завершенная рукопись.
История мрачнела, пока я читала, и не раз у меня перехватывало горло от печали. Возлюбленная суррогата узнала его секрет и отказалась от него. Я чувствовала, что Мэтт выливает свое изгнание в прозе. Только несколько человек будут знать правду вымысла.
Если я интересовалась обо всех страданиях Мэтта в хижине в Женеве, то теперь я знала все о них. Для него потерять меня было, словно, получить...
...дыру в его жизни, которая не может быть заполнена. Все было кончено, но не для него, потому что он не мог забыть. Она стала всей этой пустотой. Той, что дарила покой.
Ничто не длится вечно, и ничто никогда не кончается.
Я вытерла слезы с глаз. Я хотела убежать домой к Мэтту, но стрелка на часах показывала только два часа. Черт.
Романы Мэтта были общеизвестны своими концовками на грустной ноте. Суррогат не стал исключением. Он закончился исчезновением суррогата.
Я уставилась на последнюю строку.
Он исчез за холодной решеткой, в кромешной тьме.
Что же эта сомнительная задница имела в виду этим предложением? Суррогат хотел убить себя? Что?
Я ворвалась в офис Пэм. Она засмеялась, прежде чем я попала туда.
— Ладно, Ханна, что ты думаешь?
— Я думаю, что он козел! И я ненавижу литературный вымысел! — я кинула в нее рукопись. — Боже, такое ощущение, что каждым своим романом он хватает тебя за яйца, только чтобы оторвать их!
Пэм издала звук. Я моргнула.
— Я не знаю почему, Ханна, но твои мнения могут быть такими... точными.
— Сожалею, я…
— Довольно хорошо. Взгляд Мэттью на мир мрачен. Но тебе это известно, не так ли? Я приняла тебя за его поклонницу.
Я сложила руки на груди и попыталась мыслить объективно. Пэм была права. Я любила фантастику Мэтта... когда я не любила Мэтта.
Сейчас?
Сейчас я видела его каждый день — Мэтта в тапочках после секса, Мэтта, обнюхивающего кухню в поисках съестного — и я не могла вынести мысли, что он испытывает такую странную печаль.
Грустные вещи кажутся мне правдивыми.
Его слова. Большинство из его слов.
— Пэм, я…
— Давай, — сказала Пэм. Она кивнула на дверь.
— Я... собиралась попросить уйти рано на обед.
— Этот день твой, Ханна.
Мне захотелось обнять Пэм. Как никогда.
Я рванула домой.
Мэтт, конечно же, уединился в офисе. Я распахнула дверь. Судя по его лицу, мое вторжение урезало годик его жизни, но улыбка быстро сменилась удивлением.
— Ханна, привет, — он поднялся из-за стола. — Что ты думаешь? Я передал Пэм…
— Я знаю, — сказала я.
Я уткнулась в его плечо.
— Мэтт, это слишком печально.
Он усмехнулся и обнял меня.
— Но, Ханна, знаешь, я думаю…
— Я знаю! Знаю. Ты думаешь, что жизнь печальна, — я отодвинулась достаточно, чтобы следить за выражением лица Мэтта. — А ты счастлив?
Его брови поднялись.
— Конечно, я счастлив. Как ты можешь спрашивать меня об этом?
— Я не знаю. Твои записи, та история... — я покраснела.
А если я прочитала концовку фантастики самого Мэтта?
— Ханна, — он поднял мой подбородок, погладил по щеке и прошелся рукой по моим волосам. — У меня есть ты. Я счастливее, чем любой человек имеет право быть.